Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль
Шрифт:
Так, на пресс-конференции по поводу выдвижения кандидатов на премию Букера за лучший роман на русском языке (Лимонова в списке, естественно, не было. Не заслужил — ведет себя плохо!) знакомый критик спросил меня:
— Слушай, а что это за мужик, с которым ты все время разговаривал?
— Лимонов, — отвечаю.
— Лимонов?! — На его лице можно было прочесть и радость, и разочарование, ибо человек этот, видимо, представлялся критику былинным богатырем, косая сажень в плечах, Рэмбо и Рокки в одном лице, как Ленин — несознательному крестьянину в фильме «Человек с ружьем». Это — что касается образа, имиджа Лимонова.
Если говорить о ненависти, то ее животные, физиологические проявления наиболее ярки и выразительны на бытовом, житейском уровне. На фуршете, состоявшемся после Букеровской пресс-конференции, член редколлегии «Литературной газеты», критик Игорь Золотусский, приглашенный к нашему столу, брезгливо поморщился:
— Из этих бокалов, наверное, ЛИМОНОВ ПИЛ?! — и гордо удалился.
Предполагалось, видимо, что, выпив из одного с врагом стакана, критик подцепит и СПИД, и что-нибудь похлеще — его убеждения, например. (Так, в конце XIX века в России ходили страшные слухи о бытовом сифилисе, единственным спасением от которого считался мышьяк. Мышьяком даже самые «образованные» умы злоупотребляли настолько, что посыпали им постельное белье. Именно из-за этого, а не от бытового сифилиса умер мнительный философ Владимир Соловьев.) Золотусский прав: спасти от Лимонова и его идеологии может только такая сугубая бдительность. А в бдительности преуспели многие. В 51-м номере «Столицы» за 1992 год я опубликовал статью «Блеск и нищета «американской публицистики», которая была ответом на пасквиль американского публициста Льва Наврозова «Сказка о гадком (русском) утенке на лебедином Западе» («Известия» — 1.10.1992) о Лимонове. Не прошло и месяца, как на имя главного редактора «Столицы» Андрея Мальгина пришел ответ: «Грядущий парт-хам в переходный период», где бдительный Левушка Наврозов разоблачил крутой гэбэшный заговор с целью похищения Иосифа Бродского и последующего битья морды нобелевскому лауреату и национальному поэту Америки. Практическое осуществление этой беспрецедентной акции, согласно Наврозову, доверено самым отпетым — мне и Лимонову. Опус заканчивается пафосом: «Пока что и в России Могутин может читать Лимонова, а Лимонов Могутина, скажем, в журнале под названием «Половая жизнь Лимонова без комплексов». Или — «Вперед к сталинизму без амбиций!» Но нет! В Могутине «говорит голос читателя», читателя вообще, народа: все сто процентов населения должны читать только Могутина, Лимонова и других лиц по их выбору. А остальным — в морду! Что ж, текст Могутина — свидетельство в пользу того, что сталинизм вернется. Но вопрос еще в том, кто кому даст в морду с полной для себя безопасностью: Могутин Лимонову или Лимонов Могутину».
Вот такую страшную картину живописал матерый американский публицист Лева. Вот что бы произошло, кабы не его беспримерная бдительность! Сплошное битье морд! Страх и животная ненависть обнаруживаются в каждой строчке наврозовских сочинений, написанных, как правило, в жанре пасквиля или доноса. Но его донос еще не доведен до логического конца, как у Павла Гутионтова в заметке «Откуда дровишки?»: «Любому нормальному человеку было совершенно очевидно, что, если та же прокуратура хоть сколько-нибудь чтит законы, на страже которых вроде бы стоит, она ОБЯЗАНА возбудить дело по факту публикации парижского писателя в российской газете». Там — мордобой, здесь — прокуратура, в обоих случаях — бдительность «потенциальных сифилитиков», животный страх и физиологическая ненависть.
Я вспоминаю подготовку Конгресса демократической интеллигенции, в которой я поучаствовал благодаря стечению обстоятельств (вернее — по их вине). В милой и доверительной беседе, невольным свидетелем которой я стал, принимали участие Андрей Семенов (Черкизов), нынешний генеральный директор Российского агентства интеллектуальной собственности (РАИС), и заместитель министра печати и информации РФ Валентин Оскоцкий, один из руководителей одного из демократических союзов писателей, Алла Гербер, известная своей замечательной бдительностью по отношению к любым проявлениям антисемитизма в России, и кто-то еще. «Мы должны дать понять Ельцину, что наша интеллигенция готова отдаться ему, если он сам об этом попросит. Вот Горбачев — тот умел разговаривать с интеллигенцией!» — с чувством объяснял Черкизов (Семенов). По выражению его лица можно было понять, что он готов отдаться любому, кто его об этом попросит.
Разговор был живой. Бесстрашно высказывались Оскоцкий и Гербер. Я наблюдал неподдельный демократический задор. Неожиданно речь зашла о Лимонове. Выражения лиц изменились, задор исчез. «А вы знаете, кто это? — спросил Семенов-Черкизов, показывая на меня. — Да это лучший друг Лимонова!» С Оскоцким случился приступ, он обмяк в своем кресле и мог только бессмысленно вращать выпученными глазами. В который раз я имел возможность наблюдать этот страх, переходящий в ненависть, и эту ненависть, переходящую в страх. Они сразу поняли, что сказали слишком много в моем присутствии и — случись что — лимоновская расправа с ними будет коротка и жестока. Вот что значит — «человек с ружьем», вот что значит — имидж писателя-фронтовика, придуманный ими самими образ Рэмбо и Рокки в одном лице, в кирзовых сапогах поверх 550-го «Ливайса».
Оскоцкому-то было чего бояться. Его бездарный фельетон-пасквиль-донос о Лимонове в «Совершенно секретно» (№ 8, 1991 год) «Недоросль, ставший ястребом» с последующим продолжением «Наводчики» в «Огоньке» (№ 38, 1991 год), вопреки обыкновению, не был оставлен Лимоновым без ответа. Ненависть и страх Оскоцкого получили новое обоснование. А вот Черкизов-Семенов интересовался взволнованно: «Неужели Лимонов не понимает, что, если он перестанет валять дурака, интеллигенция примет его в свои объятия?!» Когда этот же вопрос я задал самому Эдуарду (см. «Новый Взгляд», № 101, 1992 год), он мрачно ответил: «Они меня не спросили, захочу ли я принять интеллигенцию в свои объятия!»
Конфликт налицо. С одной стороны, мало кто сейчас сомневается в писательском таланте Лимонова, в том, что он является уникальным в своем роде литературным явлением. С другой — как избавиться от этого тинейджерского, подросткового демократического запала и задора, понять и принять его политическую позицию?
Когда 1 мая не было еще никакой информации о происходящих событиях — одни только слухи, мой знакомый преуспевающий политический журналист сказал: «Если это правда, что омоновцы убили восьмерых демонстрантов, то я становлюсь убежденным патриотом!» Нет, это была неправда. Убили одного омоновца, поэтому известный политический журналист остался убежденным демократом. Но неужели восемь трупов необходимо для того, чтобы перестать поддерживать политический и государственный цинизм и разыгрывать «антисемитскую карту», как это делают истеричная Алла Гербер и ее сторонники, раздувающие национальную вражду в России? Неужели нужно было восемь трупов для того, чтобы серьезно отнестись к выступлению Лимонова в «Пресс-клубе» 3 мая, а не устраивать травлю с оскорблениями и улюлюканьем? Наше появление в студии было чистой импровизацией. Идея возникла утром того же дня, и никто из организаторов передачи, естественно, не был поставлен в известность о предполагавшемся визите. О чудесах гласности и демократизации (теперь уже — полной демократии) красноречиво свидетельствовала элементарная простота попадания в прямой эфир. Как будто бы и не было до этого отмен нежелательных передач с участием Лимонова, как будто бы не было снятия из эфира 4-го канала моей авторской программы, два сюжета которой посвящены ему («Нельзя такую передачу пускать перед референдумом!» — заявил один из руководителей РТВ). Как будто бы не было всего этого страха!
Когда мы с Лимоновым появились, в студии наступила гробовая тишина. Реакция была выразительной: «Чужой среди своих! Наш среди чужих!» Думаю, если бы мы пришли не за пять минут до начала прямого эфира, а чуть раньше, могли бы возникнуть разные эксцессы. Но — все обошлось. «Простите, вы — Лимонов?» — спросила Валерия Ильинична Новодворская, пристально разглядывая Лимонова. «Да. А вы — Новодворская?» — поинтересовался он в ответ. «Вы угадали. Я вызываю вас на дуэль. За оскорбление чести и достоинства Елены Георгиевны Боннэр!» — «А на чем стреляться будем?» Вопрос о дуэли так и не был решен до конца, поскольку передача началась. В принципе все, что происходило потом, можно было предвидеть. «Организация обсуждения на «Пресс-клубе» — когда выбирают жертву и все вместе на нее набрасываются. — Так Елена Чекалова из «Московских новостей» определила худшую программу недели в телерейтинге «Независимой газеты» (8.05.1993). — Не думаю, что когда-нибудь посочувствую Лимонову».
Лимонову предназначалась совершенно несвойственная ему роль жертвы, поскольку оппоненты были в большинстве, осмелевшие и праведные. «О, какая встреча! Какой крутой мен сидит — в майке, в темных очках, в перстнях. Весь из себя готовый. Это ты, Эдичка? Конечно, ты, как я мог не узнать тебя сразу. Спасибо Кире Прошутинской и ее «Пресс-клубу» за свидание с тобой, Эд. Лимонов». («Это ты, Эдичка?» — «Вечерняя Москва», 4 мая 1993 года.) Вот как смело написано, с шутками, прибаутками, с панибратски-снисходительным похлопыванием по плечу, с демократическим задором и пафосом! Кто же такой смелый и праведный, что даже Лимонова не боится (наверное, мышьяком постель уже посыпал?), и почему это вместо подписи инициалы «А. Р.»? Ужне Анатолий ли это Руссовский, который с таким же задором и пафосом по разнарядке ГБ и партийного руководства строчил «отчет» с процесса Синявского — Даниэля? Все хорошо, все нормально, время страха проходит, и на Лимонова тоже велено хвост поднять. Демократия — штука тонкая!
С каким пафосом Денис Драгунский, вырвав микрофон из рук ведущей, заклеймил ненавистного врага! С каким пафосом поливал его Марк Дейч, получающий свои дейч-марки на «Свободе»:
— Почему же вы, господин Лимонов, сбежали из Советского Союза, от этой замечательной жизни?
И на реплику, что не он сбежал, а его лишили гражданства и неизвестно, что сейчас делают «Свобода», FBI и CIA в России, Дейч, наверняка прекрасно осведомленный о биографии ненавистного ему Лимонова, презрительно выдавил из себя: