Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль
Шрифт:
Насколько я знаю, за последние лет десять Пруссаков и Лимонов встречались только на страницах «Дня»...
В той же «Молодой гвардии» в прошлом году несколькими изданиями вышла книга и другого персонажа лимоновской статьи, Григория Климова, «Князь Мира Сего» (общий тираж — 100 000 экз.). Сам Климов гордо именует себя профессором сатановедения и, судя по текстам, производит впечатление человека не совсем нормального, а вернее сказать — совсем ненормального. Его перу принадлежат книги «Берлинский Кремль», «Крылья холопа», «Дело № 69», в которых разоблачаются сионские мудрецы, загадки и тайны психвойн, дурдомов, 3-й ЕВмиграции, 13-го Отдела КГБ и «Протоколов советских мудрецов», «комплекс латентной педерастии Ленина», импотенция Синявского-Терца-Пхенца, проповедь гитлеровских идей о расчленении России и переселении русских за Урал Солженицына, деятельность новой диссидентской партии
Но самой известной книгой Климова считается изданный в России «Князь Мира Сего», «программное произведение».
Нет смысла говорить, что вся бурная деятельность Г. П. Климова не имеет никакого отношения ни к литературе, ни к философии, ни к каким-либо другим искусствам и наукам. Без поддержки двух-трех русских профессоров-антисемитов, преподающих в никому не ведомых провинциальных университетах Америки и ведущих непримиримую войну против профессоров-евреев, отхапавших себе все лакомые престижные места, Климову вряд ли бы удалось издать свои шизофренические сочинения даже таким мизерным тиражом, каким они вышли за границей.
Почти на каждом творческом вечере Лимонова в Москве находятся «таинственные» прыщавые подростки, спрашивающие его о Климове. Тинейджеров эти климовские «страшные сказки», должно быть, занимают больше, чем Толкиен и Кастанеда.
Говоря о Жириновском, которого никому представлять не нужно, хочется вспомнить, как развивался их бурный, но непродолжительный роман с Лимоновым. Владимир Вольфович встретился с Эдуардом Вениаминовичем, когда инициативная группа студентов историко-архивного института выдвинула Жириновского на должность ректора (вместо Ю. Н. Афанасьева). В тот момент я еще числился студентом этого заведения и предвкушал страшный скандал в институтских стенах (это было полтора года назад). Мы с Лимоновым пришли на Никольскую, где в актовом зале главного здания МГИАИ должен был выступить В. В. Он и выступил в присущем ему юмористическом духе с известными лозунгами, которые мало с тех пор изменились. Лимонов тогда быстро освоился и вскоре уже бойко раздавал свои автографы на программе ЛДПР. Естественно, никаким ректором В. В. не стал, а студентам — инициаторам его выдвижения жестоко набили морды студенты-демократы.
Через некоторое время, 1 марта 1992 года, Жириновский сделал ответный жест, посетив творческий вечер Лимонова в ЦДЛ, где уже по-свойски расписывался на лимоновских книгах. Все это было очень символично.
Они были нужны друг другу. Жириновский Лимонову — для того, чтобы пролезть в большую политику (тот наивно полагал, что В. В. ему в этом поможет), а Лимонов Жириновскому — чтобы пролезть в вечность, поскольку ведь не такой уж дурак Вольфович, чтобы не понимать, что настоящий, серьезный политик из него никогда не выйдет, а вот за счет того, что Э. Л. на него облокотился, в лучах его писательской славы и в его тени можно и остаться в истории.
Понятно, кто кого бросил. Так же как в свое время Леночка бросила Эдичку, Эдичка бросил Вовочку. Но — нужно отдать Лимонову должное: он довольно долго терпел Жириновского и хранил ему верность, отказываясь признать в нем того, кем он на самом деле и является, — трагикомическим персонажем политического варьете. Однако лимоновское терпение подошло к концу, когда Владимир Вольфович дошел до того, что стал на митингах раздавать конфеты.
В принципе Жириновский — мой любимый политик, он веселый дядька. У него хороший имидж, выдающиеся политические способности, но — он играет не по правилам жанра. Я понимаю, что очередной его спич при открытии очередного рок-клуба приносит ЛДПР новых сторонников из тинейджерской среды, но когда вся его политическая деятельность сводится к раздаче конфет и открытию рок-клубов, можно ли вообще называть это политикой?
Поддержав на Конституционном совещании президентский проект Конституции, Жириновский получил бесплатную поддержку и рекламу на ТВ и в демократической прессе. Тем самым он в очередной раз изменил своему популистскому курсу, подтвердив репутацию «карманного» оппозиционера.
Организовав национал-радикальную партию, Лимонов попытался сплотить вокруг себя реальные политические силы. И, кажется, ему это удалось. Он претендует на роль теоретика современного русского национализма. Кажется, он им уже стал (не считать же, в самом деле, теоретиками Анпилова, Жириновского или Васильева!). Его статьи читают миллионы, не меньше, чем его прозу. Я, в отличие от многих, не склонен разделять Лимонова-политика-публициста от Лимонова-писателя-поэта. И в первом, и во втором случае он одинаково талантлив и удачлив.
И конечно же, Лимонову мы прощаем и его фашизм, и экстремизм, и все что угодно за прекрасную повесть о любви. И «не верим, что он мракобес».
Письма Лимонову
В редакцию еженедельно приходили письма, адресованные Лимонову (при этом Медведевой и Могутину — крайне редко). Большинство, с банальными наборами восхищений и (или) обвинений, мы игнорировали. Иные считали нужным передать адресату. А некоторые даже публиковали. Вот, например, такое.
«Уважаемый Эдуард Неамвросиевич!
Я не отношусь к числу Ваших поклонников, да и читал, честно говоря, только попадавшие под руку отрывки из Ваших произведений.
Но, может быть, по сходству несбывшихся судеб, Вы вызываете у меня какую-то симпатию. Я родился в 1946 году в семье офицера. Вы прекрасно описываете то время и ту среду. Я прекрасно помню и развалины, и праздничные вечеринки у взрослых, и новогодний утренник в клубе. Над верхушкой елки, на потолке, были нарисованы маленькие краснозвездные самолетики (часть была авиационной), а в них и вокруг них были маленькие дырочки. Это немцы, развлекаясь, стреляли в потолок по самолетам.
«В сознание пришел», как Вы говорите в интервью, именно в военном городке. Военный городок в Винницкой области, возле узловой станции Вапнярка. Развалины, заплывающие окопы, ржавый немецкий танк, сожженный снарядом возле стрельбища, расколотый бомбой бетонированный круг танцплощадки, самолеты с аккуратно залатанными пробоинами. Расплющенный кожух «Максима» — мостик около рудника и ствол немецкой винтовки поперек лужи, чтоб переступать. А рядом — суворовские места: Тульчин и Тимановка, суворовские колодцы и Пражка, где русские гренадеры отрабатывали штурм настоящей Праги (варшавской). Я не знаю, какой таинственный инстинкт бывает у мальчишек и откуда мы знали, что в этом месте надо копать, чтобы найти круглую мушкетную пулю, а в этом — осколок-шпонку от противопехотки, чтобы стрелять им из рогатки. Кстати, Вы, наверное, помните, что лучший наконечник для стрелы самодельного лука получался из немецкой винтовочной пули — у них не было конического сужения, как у наших. Уже сейчас, задним умом, я удивляюсь атмосфере маленького военного городка: очень неплохой самодеятельный театр, смех и розыгрыши на вечеринках, походы, маевки и праздники для детей, единственный на всю округу телевизор, собранный офицерами-радистами во главе с капитаном дядей Колей, редкие свадьбы, когда все женщины городка изощрялись в кулинарном искусстве. И это — в начале пятидесятых. Помню первое посещение стрельбища. Офицеры стреляют из ТТ, и я совершенно четко вижу, как в момент выстрела из пистолета высовывается маслянистая трубка ствола (то, что ствол внутри затвора, было еще выше моего понимания, и движение затвора я не воспринимал. Видел так: высовывается ствол). Потом мне дают наган, его тяжесть выворачивает руку, палец еле дотягивается до спуска, но я упорно ловлю мишень на мушку. Выстрел — пуля раскалывает кол, на котором закреплен щит с мишенью, и под общий смех мишень заваливается набок. Ну, и чистка оружия — точно, как описано у Вас.
С 12 лет — по окраинам больших индустриальных городов. Кривой Рог — рудник «им. какого-то партсъезда». Днепропетровск — пр. Гагарина. Из дома не убегал — и мысли даже не было. Родители развелись — жил с мамой, бабушкой и сестрой — единственный мужик в доме. Первый заработок — собирал бутылки. Воровством не занимался, хотя компания такая во дворе была. Последний класс заканчивал в вечерней школе, работая на заводе токарем.
До сих пор с ностальгией вспоминаю и свой п/я 186, и номер на проходной 17–33, который надо было сообщать солдату охраны, и светло-салатовый станок 1Е61МТ, и своего первого наставника Ивана Тимофеевича Шевцова. В школе к предметам, которые «не шли», относился с нелюбовью, которые «шли» — с юмором. На выпускном сочинении отбросил юмор и иронию и впервые попробовал написать чего-нибудь серьезно, «как писатель». Эффект был очень интересным: педсовет настоятельно порекомендовал двинуть на факультет журналистики. Я вежливо отказался. Тогда однажды вечером застал у нас дома преподавательницу литературы, которая убеждала мою маму склонить меня к журналистике, соблазняя тем, что и школа порекомендует, и завод подтолкнет, и рабочий стаж сработает — только согласись. Это был уже удар ниже пояса, и я отказался невежливо. Ибо уже тогда было для меня очевидно, что журналистика (в те времена) была духовной кастрацией. Даже сейчас мурашки по спине ползут, когда представлю, что сдуру мог бы стать какой-нибудь какашкой вроде Коротича или Яковлева. Поступил — по достаточно большому везению — в технический институт, стал инженером, и, пожалуй, не очень плохим.