Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль
Шрифт:
В статье «Красная тоска» Новодворская допускает оскорбительные выпады в адрес руководителей государства, парламента, судебных органов, медицины. Она ненавидит не только коммунистов, но и демократов. Ей везде чудятся преступники, воровская «малина».
Господи, до чего дошла наша печать! Г-жа Новодворская явно переоценивает себя. Кто же она? Не коммунист, не демократ. А может быть, анархист? Вернее всего, как была, так и осталась диссидентом, вечной революционеркой. Плюрализм вполне допустим. Но надо знать меру и соблюдать правила порядочности и чести.
Г-н Додолев, если такие публикации будут появляться и впредь, газета рискует потерять многих своих читателей. Статьи, пронизанные ненавистью, обычно читателями не воспринимаются.
Леонид Васильев».
О ненормативной лексике
Но более всего досаждала подписчикам ненормативная лексика Лимонова и его ученика Могутина. Мне приходилось уверять читателей: все дамы, работающие в «Новом Взгляде», довольно яростно возмущаются публикацией «смелых» текстов. Порой устраивают демарши в виде бунта. Для того чтобы понять, насколько женщины не терпят мужскую брань, надо, наверное, хотя бы на часок стать представительницей слабого пола. Но. не у всякого получится. Судя же по всему — очень не любят. Не любят дамы, когда их слух оскорбляет площадная ругань. Одна, работающая в «Известиях», даже написала по этому поводу весьма свирепый текст, по жанру близкий к доносу (статья «Свобода не отменяет приличий»). Поводом стала статья гл. редактора «Нашего современника» С. Куняева в нашей «Колонке Главного» под названием «Обосрались». Цитирую (не Куняева, понятно):
«И раз не умеют иные творческие натуры сами себя ограничить, удержать в установленных веками пределах, значит, надо власть употребить, чтобы защитить глаз и ухо тех, кому не хочется, чтобы вся жизнь превращалась в привокзальный сортир. Тут и церковь могла бы сказать свое слово, и суд, и министерство, ведающее средствами массовой информации, коли уж оно существует. Нужна система штрафов, которые взимались бы с газет и журналов, радио- и телередакций, как за любое другое нарушение общественного порядка».
Виктору Астафьеву, допустим, досталось от «Известий» за то, что он, гад, «воспроизводит солдатскую лексику без отступлений от жизненной правды»! На фига же писать про правду?! Ведь она, по «Известиям», «опасна и омерзительна». Это, подчеркну, не про газету «Правда», а про «жизненную» истину.
И кто же будет спорить. Конечно, так оно и есть. «Сделайте нам красиво!» — непоколебимый призыв мещанина. Сейчас, одну минутку.
На сегодняшний день мы имеем явную тенденцию огрубления речи. Сопряженную с огрублением бытия, которое у кое-кого определяет сознание.
Первыми ласточками этой тенденции в сфере литературы стали, пожалуй, Василий Аксенов, Веничка Ерофеев и, конечно же, тот же Эдик Лимонов. В отечественное кино с перестройкой пришла и удалая демократизация речи. То есть персонаж получил возможность изъясняться достоверно. Взять хотя бы собравшее полдюжины «Ник» произведение вельможного Эльдара Рязанова («Небеса обетованные»), в котором можно услышать такие слова, как «блядский», «просрался», «засранный», «ебтать». (Отдельный разговор о том, насколько дико эти речевые шедевры звучат в устах, например, Ахеджаковой.)
Первый канал «Останкино» тогда же, в прайм-тайм (вручение многостатуэтной «Ники») подарил нам в исполнении всеми уважаемого, безусловно тонкого и интеллигентного тандема Державин — Ширвиндт до боли знакомый глагол «обоссать».
В чем же дело?
Классическая латынь, старославянский — ныне суть. памятники языковой культуры. Но. Когда-то были живыми языками. Из классической латыни выросла вульгарная. Из старославянского — древнерусский и многие другие.
Смешно бороться с объективными законами. Но зато мы совершенно свободны в самовыражении. Так как демократия по-русски — это есть свобода ликующе мочиться на Красной площади и отчаянно материться в общественных местах, то есть рушить все мыслимые общественные табу, то каждый из нас волен называть вещи своими именами.
Ровно в той степени, в которой он считает это нужным.
Будущее рассудит. Может быть, со временем грубость бесследно уйдет из отечественного лексикона. Или же эти буквосочетания потеряют свою убийственную окраску, превратившись в обычные слова. А пока один волен «обосраться», другой это опубликовать, а третий возмущаться. Главное — помнить, что «антиисторическое движение пуризма, оценка современного литературного языка со старых позиций под видом борьбы с искажениями литературной нормы порочит все новое в развитии литературного языка» (С. И. Ожегов).
Кстати, наш нынешний правофланговый — США — держава ханжески пуританская.
Показ обнаженной женской груди по национальному ТВ — просто немыслимое дело. В «Центре «Кока-Колы» (Атланта, штат Джорджия) рекламные ролики, транслируемые по сети местных мониторов, истыканы черными телемасками. Такими, которые перекрывают глаза интервьюируемых преступников. Только закрывают они женскую обнаженку. Часть этой рекламной продукции (по нашим современным меркам — невинной) заказывалась филиалами «Кока-Колы» в Европе. А показывать в США — даже заезжим экскурсантам — низззья.
Зато грубейшие (по нашим же понятиям) выражения — звучат не только с экранов ТВ, но и на престижных раутах Лос-Анджелеса. Потому что все эти выражения из-за многолетнего употребления потеряли скабрезную нагрузку. Стали будничными, слегка забавными.
Еще одно «кстати». Державин + Ширвиндт предложили элитарной аудитории Дома кино кого-нибудь обоссать ровно на следующий день после выхода сердитой известинской статьи. Вернее — в эфир это вышло на следующий день. Но ведь это уже детали, не так ли? Или — заговор грубиянов?
В хорошем журнале под рубрикой «Взгляд» маститый лексиколог приговаривал:
«На лингвистической улице праздник — в кои-то веки представился случай (действительно редчайший) увидеть живой великорусский язык в его революционном, скачкообразном развитии, поскольку иначе как революцией не назовешь то, что слова и выражения, которые в нашей стране знакомы решительно всем, включая малых детей, но за публичное произнесение которых можно было, впрочем, и пятнадцать суток схлопотать, в одночасье, с неуследимой мгновенностью перешли с сортирных стенок на печатные страницы, на теле- и киноэкраны, на сценические и эстрадные подмостки, пафосно зазвучали в речах политиков, деятелей культуры, оказались едва ли не непременным атрибутом постперестроечной изящной словесности.