Неизбежность бури
Шрифт:
Вытерев с лезвия тёмную кровь о рукав одного из трупов и убрав клинок в ножны, притороченные на груди, человек, поплевав на руки и растерев ладони между собой, взялся за стартер…
Выйдя из дизельной, Зорин пошёл вверх по лестнице. Выбравшись из подвала, он затылком ощутил чьё-то присутствие. Неприятное такое ощущение. Словно в спину ему внимательно смотрят. Он замер, пытаясь понять, в чём дело, потом поводил фонарём по сторонам, удобнее перехватив винторез. Наваждение тут же исчезло. Объяснив себе это переутомлением, Алексей зашагал дальше. Надо было проверить Арстанбаева.
Поднявшись на второй этаж, Зорин двинулся к окну напротив позиции лейтенанта Сазанова
– Эй, Татарин! Алмат, ты где?! – вполголоса позвал Зорин.
– Да здесь я! – откликнулся прапорщик, выходя из соседнего помещения и застёгивая ширинку. – Приспичило вот, – и потом, подняв палец, с нарочито умным лицом процитировал: – «Поссать и родить – нельзя погодить!» – и осклабился в улыбке.
– Ну, ты совсем оборзел! Пост покинул! Ну мочился бы здесь, а вдруг чего! – разозлился Зорин. – Да ещё и оружие без присмотра оставил. – Алексей кивнул на пулемёт, стволом вверх стоявший в углу.
– Да нет тут никого, брось, командир, – состроив снисходительную мину, сказал прапорщик, ухмыляясь одними глазами.
– Да ну тебя нафиг, Алмат, ты чего как маленький? Раз в год и палка стреляет.
Разговор прервал чих двигателя генератора, потом ещё один. Потом мотор завёлся и с надрывом затарахтел, зажигая уцелевшие лампы.
– Вот это другое дело! – воскликнул Зорин, улыбаясь и разглядывая горящие лампочки.
И вдруг покинувшее его недавно чувство чужого присутствия ледяной иглой проникло в затылок, колокольчик опасности гулко забился в груди о рёбра, опускаясь в живот.
– Ах ты ж сука! Лёха! – воскликнул Татарин и рванулся в угол к пулемёту.
А дальше…
А дальше всё происходило как в замедленной съёмке.
Арстанбаев бросает расстёгнутую ширинку. Будто находясь на глубине и преодолевая сопротивление воды, с ошалелыми глазами на перекошенном лице вскидывает руки, тянется ими к пулемёту. Зорин медленно поворачивает голову. Тело ещё медленнее следует за ней, руки висят, удерживая винтовку, словно штангу…
Гулкий протяжный хлопок.
Пламя, источник которого находится ниже уровня второго этажа, освещает прапорщика, выгоняя из него длинную смазанную тень. Вместе с тем в стену возле окна, кружась и фыркая, оставляя за собой белый дымный хвост, влетает цилиндр, который при контакте со стеной взрывается яркой белой вспышкой. В стороны летят остатки стекла, осколки кирпича, оконной рамы и поражающих элементов. Арстанбаев, который так и не успел дотянуться до оружия, оказался между осколками, ударной волной и командиром. Его отбрасывает в сторону. Мощное тело прапорщика с силой врезается в Зорина, припечатывая его к стене, выбивая дух.
Реальность рассыпается миллионами ярких искр, а может, это был налобный фонарь… и наступает темнота. В ней так хорошо, тихо, спокойно. Не о чем волноваться.
***
Зорин пришёл в себя. Открыл глаза. Из пластикового окна их квартиры-студии, расположенной на девятом этаже, открывался прекрасный вид на Волгу, на новый Президентский мост, по которому туда-сюда снуют автомобили. В приоткрытое окно веет тёплый ветерок, наполняя ароматами лета комнату, где они смешиваются с запахами готовящегося обеда, над которым его Елена колдовала с недавнего времени. Вот она в фартуке поверх лёгкого летнего платья порхает между столом и плитой, ловко жонглируя столовыми приборами. На игровой площадке перед домом, словно птицы, гомонят дети, щебет радости и беззаботного счастья. У него и самого на душе стало очень хорошо – чувство, которое он почти забыл.
Выбросив в форточку окурок сигареты, Алексей повернулся. На нём были синие трико с тремя белыми лампасами и белая майка. Сегодня, кажется, выходной. Точно, воскресенье. Вот и жена дома, и Василиска.
Дочка.
Василиса заняла центр комнаты и разложила свой набор пластиковой посуды в красивых розовых оттенках для чаепития – маленькие чашечки на блюдцах, ложечки, чайничек и заварник. Детский пластиковый столик, такие же стульчики. На них сидят плюшевые игрушки, принимая участие в таинстве чайного ритуала. Странно! У плюшевого мишки почему-то только одна лапка. А дочь словно и не замечает этого. Тоненьким голоском напевает весёлую песенку и разливает невидимый напиток по чашкам.
– Лёша, ты голоден? Как думаешь, он хорошо прожарился? – раздался задорный голос супруги. Она и так понимала степень готовности блюда, однако желала привлечь внимание.
– М-м-м, пахнет вкусно! – Алексей почувствовал, что очень сильно проголодался, как будто не ел целую вечность. В животе заурчало, он хотел было ответить, но, повернувшись к жене лицом, опешил, слова застряли в горле. В нос ударил запах свежей крови вперемешку с запахом палёного мяса.
На противне, который жена, мило улыбаясь, держала в руках, лежала голова прапорщика Арстанбаева, в глазах застыл животный страх, они смотрели прямо на него.
– Папа, хочешь чаю? – позвала дочь из-за спины грубым, чужим, словно растянутым на звуковой дорожке голосом.
Он повернулся к дочери и был прикован взглядом серых глаз, жуть холодком пробежала вдоль спины.
– ПАПА! – словно многократно усиленный мегафоном, голос девочки ударил его по барабанным перепонкам. Алексей зажал руками уши, зажмурил глаза. Его замутило, пустой желудок так и норовил вывернуться наизнанку.
Справившись со рвотным позывом и открыв глаза, Зорин увидел, что он в своей квартире, но в тот день, когда мир рухнул. Разбитые, осыпавшиеся стены и перекрытия, зарева пожаров, истошные крики. Алексея снова скрутило, он упал на колени и вдруг провалился вниз, полетел сквозь все этажи, отчаянно махая руками, пытаясь за что-нибудь ухватиться. И тут он увидел далеко внизу скрюченного прапорщика, распластавшегося возле окна, как сломанная кукла. К погибшему уже тянулись языки пламени. Со всего маха командир рухнул… в своё тело и…
Вздрогнул. Голову яркой молнией пронзила сильная боль. Зорин застонал и попытался перевернуться на спину, но не смог. Изувеченный товарищ навалился на него мёртвым грузом.
Его всё же вырвало. Желчью.
Ещё какое-то время он пролежал в темноте, глубоко хватая воздух и прислушиваясь. В горле першило, что вызывало приступы кашля, на языке был противный привкус горечи. Стояла тишина.
Отлежавшись и немного придя в себя, Алексей спихнул в сторону труп прапорщика и отполз к стене. Опираясь на неё спиной, присел. Пнул валявшийся под ногами фонарь – тот слетел с его головы во время взрыва и превратился в смятую бесполезную железку.
Губы обсохли, хотелось пить. Сколько же он тут пролежал?
Отсоединив от пояса фляжку, Зорин прильнул к её горлышку, делая большие жадные глотки, останавливаясь только для того, чтобы отдышаться. Осушив её, вернул на пояс. Отсоединил фляжку от пояса прапорщика и, отпив ещё чуть-чуть, произнёс одними губами:
– За тебя, друг. Спасибо тебе!
Отдохнув ещё немного, Алексей поднялся. За окном клубился туман. Так вот отчего в горле першит и горько! Быстро нацепив противогаз и нащупав в темноте винторез, Зорин шатающейся походкой побрёл по коридору, то и дело спотыкаясь о мусор и натыкаясь на стены.