Неизбежность (Дилогия - 2)
Шрифт:
С утра до вечера, как кроты, копаемся в земле, на головах пилотки либо нательные рубахи и вафельные полотенца наподобие чалмы. Или с вечера до утра - смотря в какую смену выпадают роте саперные работы. Ископали все окрест - окопы, щели, укрытия для машин. Затем стали ковыряться поближе к границе - траншеи, хода сообщения. Вкалываем - будь здоров!
Толя Кулагин спросил меня:
– Товарищ лейтенант, на кой, извините, хрен роем укрепления, ежели собираемся наступать, а не обороняться?
– Начальству видней, - ответил я.
Во-первых, так оно и есть: начальству
– Ну, а все-таки, товарищ лейтенант?
– не унимался Кулагин.
Его оборвал сержант Черкасов, морщась и кривясь:
– Анатолий, не задавай ненужных вопросов!
– Как то есть ненужных?
– А так!
– вступил в разговор старшина Колбаковский.
– Командир роты тебе ответил, и точка.
– Точка с запятой, - сказал Кулагин.
– Начальству-то видно, но и мне охота знать...
Мало ли кому чего охота. Лейтенанту Глушкову, например, охота, чтоб хоть на часик рядом очутилась его Эрна, его женщина, и чтоб он обнял ее за плечи и повел в степь, подальше от постороннего взора; степь нашпигована войсками, и все же он сыскал бы укромный уголок. Ах ты, Эрна, Эрна! Пусть твой образ не сливается с другим образом - Нины, которая живет в городе Чите, существуйте в моем воображении каждая сама по себе.
Вот ведь какая штука: маршем и саперными работами в монгольской степи измотан предельно, а стоит вспомнить об Эрне, о том, что было некогда, - и словно нету усталости в помине, и все тебе по силам. Потому - молодость. Ей же надо как-то себя тратить. Сжигать, если хотите. Самосжигаться на костре любви, сказал бы я, если б не боялся красивостей. Кончится война, и буду любить. Кого? Где? Кого-нибудь и где-нибудь, а к Эрне мне пути заказаны...
Мы долбили землю ломами, копали не только малыми саперными лопатками, по и большими саперными: пальцы сжимают черенок, подошвой сапога налегаешь на лезвие - сухой скрежет железа о камешки, отваливаешь пылящий, рассыпающийся прахом пласт. Разгибаешься и снова сгибаешься, и так до упаду. Потом чувствуешь: будто кол всадили в поясницу.
Получается: перед тем как выдержать испытание войной, нам надобно пройти испытание трудом. Сотни километров марша и саперные работы - пота пролито вдосталь.
А через недельку после начала саперных работ комбат объявил: завтра возобновляются занятия по боевой и политической подготовке, особое внимание - тактике. Значит, попотеем и на тактических учениях. Мда! Порой кажется: неизвестно, где трудней, на войне или на учениях. Правда, на учениях не убивают.
Народ, в общем-то, не унывает. Вот если б еще солнце не так накаляло воздух и землю, если б какой-нибудь тенечек был. К вечеру уже можно жить, но днем...
– Товарищ парторг, газетки не подвезли?
– спросил Свиридов.
– Молодец, ефрейтор, - сказал Симоненко.
– Не о воде, не о жрачке думку имеешь. Про духовную пищу думаешь!
–
– Это ему для курева, - не без ехидства вклинился в разговор Логачеев.
– Цигарки вертеть!
– Карамба!
– Свиридов высокомерно вскинул брови.
– На самокрутки сгодятся и старые газеты. А я прошу у парторга свежих. Для чтения, понял или нет, элемент ты несознательный, фрукт ты недозрелый!
– Политически недозрелый, - уточнил Симоненко.
– А ефрейтор Свиридов приохотился к газетам, потому как его сознательность выросла. И я радый, что воспитал у него данную тягу к советской печати, так же, товарищ Свиридов?
– Не совсем так, товарищ парторг. Конечно, вы воспитывали...
Но еще раньше меня воспитывала одна особа женского роду-племени, учителка в Братске...
Симоненко с неудовольствием посмотрел на бывшего аккордеониста, звезду эстрады Егоршу Свиридова, спросил пристрастно:
– Что за учителка?
– Да была одна... По имени Анфиса. Молодая, красивая деваха, жаль только, очки носила. И политикой шибко увлекалась...
Не, с ее дисциплиной это не было связано, она преподавала естествознание, проще сказать - про флору и фауну, еще проще - про цветочки и животных. Но, как потом прояснилось, душа у Фисы лежала к политике.
– Как любой мало-мальски опытный рассказчик, Свиридов выдержал паузу и лишь затем продолжил: - Фиса снимала комнатку у соседки, так что мы познакомились. И она мне приглянулась, и я стал назначать ей свиданки...
Стратегию улавливаете?
– Улавливаем, - сказал Головастиков.
– Тогда идем дальше... Для полного проясненья стратегии:
мне шел восемнадцатый, Фисе - двадцать четвертый, вот как товарищу лейтенанту... Взамуж брать не рассчитывал: шибко старше, да и вряд ли за меня пойдет. Потому соцположение у нас не совпадало: она учителка, интеллигенция, институт в Иркутске кончала, у меня - шесть классов с грехом пополам, трудяга на лесосплаве, черная кость. Не пара! Но приударить и кое-чего добиться хотелось, не буду врать. Потому, повторяю, нравилась...
Ну, встречаемся. Раз, другой, третий. Я намеками про свои симпатии, вздыхаю со значением, она будто не замечает и сводит на политику. Я же в политике в те годы ни бум-бум. И получалась чехарда... Навпример, говорю: "Фисочка, не пойтить ли нам в черемушник, соловьев послушать?" А она: "Как вы, Егор, думаете, Чемберлен выдающийся политик?" В гробу б я видал этого Чемберлена, только после прознал, что за деятель... Я ей говорю: "Фисочка, какие у вас золотистые волосы", - а она: "Волосы как волосы... Но что вы думаете о Лиге наций?" Ничего не думал, потому не знал ничего про эту Лигу. Не читал, не слышал. Ну, а Фиса уйму книг и брошюрок прочитала - и все политическое, из газеток статейки соответственные вырезала. Подкованная по данной части! Дальше как складывалось? Так: я хочу обнять ее, она отводит мои лапы, говорит, что очень обеспокоена позицией Америки, также и Японии, или что-то такое. И очками сверкает - как режет! Короче, отчалил от нее. А жалко, деваха была красивая...