Неизбежность (Дилогия - 2)
Шрифт:
Встаю, подхожу к солдатам - они лежат кучно, словно в степи не хватает места. Вижу: Геворк Погосян наматывает портянку неправильно, со складками, при марше натрет ступню. Говорю:
– Перемотай. Чтоб ровненько, гладенько было, иначе обезножеть.
Филипп Головастиков с непокрытой головой, Микола Симонеико пьет из фляги затяжными, как будто без пауз, глотками.
Говорю:
– Пилоток не снимать. Может хватить солнечный удар. Пить не торопясь, мелкими глотками, а перед тем надобно прополаскивать рот...
Мои руководящие советы выполняются охотно, незамедлительно: Погосян перематывает портянку, Головастиков натягивает
– А гимнастерки можно расстегнуть, пусть будет вентиляция.
– Я улыбаюсь, бойцы улыбаются. Вот и славно!
Меня тронули за локоть. Я обернулся: посыльный от командира батальона. В первую секунду подмывало отчитать его: положено сказать: "Товарищ лейтенант, разрешите обратиться?" - а не лапать офицера, но посыльный пацан пз семнадцатилетних, большеротый, лопоухий, с цыплячьим пушком над верхней губой, в слинявших обмотках, и я удерживаюсь:
– Что тебе?
– Велено вам до комбата подаваться...
Ах ты, безусая гражданка: велено, подаваться. И вновь удерживаюсь от замечания, хотя, в сущности, и напрасно: молодых положено учить. Однако настрой таков, что замечания предпочтительно попридержать. Настрой мирный, ласковый, благодушный, сколько он продержится? Не гони его преждевременно, он и сам испарится. Идя за посыльным - худенькие плечи, слабая шея, и что они все такие заморыши, эти семнадцатилетние?
– гадаю, для чего понадобился комбату. Потерпи пару минут - узнаешь. А заморенные эти мальчики потому, что четыре года сидели на скуднейшем пайке, лишь в армии стали наедаться, понимать надо.
В Белоруссии, что ли, видел из теплушки: тощая корова впряжена в плуг, однорукий мужик в солдатской гимнастерке тянет за недоуздок, три женщины в обносках копошатся у плуга. А на Смоленщине и того хлестче: в плуг впряжены женщины, и женщины же направляют его - огороды вскапывают под картошку... Вот как война ударила по пароду...
Комбат сказал нам, ротным:
– Припять триста метров правее, там расположится батальон.
До полуночи подойдут части первого эшелона, а в два часа нольноль минут марш. Учтите особенности ночного марша. Чтоб никто не отстал, не потерялся... Перед ужином, в семнадцать часов, митинг, посвященный присвоению товарищу Сталину высшего воинского звания - генералиссимуса. Остальное время свободное, личный состав может отдыхать...
Так, ясненько. Предстоит ночной марш. Без солнца, без жары идти легче. Однако спать ночью, к сожалению, тянет зверски.
Вздремнуть бы солдатам днем, после обеда, но опять же - на солнцепеке разве отдохнешь как следует?
Что еще скажет капитан? Ничего не говорит. Его обожженное в танковом десанте лицо неподвижно, глаза без ресниц, какие-то оголенные, помаргивают, будто дают знать: всё, мол, расходитесь.
И мы расходимся - каждый к своей роте.
Приняли на триста метров правее дороги - те же потрескавшиеся солончаки, перемежаемые ковыльником, никаких ориентиров. Оружие составили в козлы, накинули на козлы шипели и плащ-палатки - хоть малость в тени, хоть башку укроешь. Разделись до нижних рубах и маек - у старшины Колбаковского бесподобная динамовская майка облегает недурственный животик, - разулись, обернули портянки вокруг голенищ; шибануло вонюче, но суховей и солнце моментально высушили портяночки, и благовония не стало. А полынью пахло, хотя и не шибко. Шараф Рахматуллаев пошутил:
– Курорт продолжается. Загорали в вагоне, загораем в степи.
Разговорился молчун. Погоди, будет тебе курорт, когда десятки длиннючих километров лягут под ноги. Ну, а покуда, впрочем, лежи отдыхай, набирайся силенок. Рубай на здоровье: обед приближается. Но, честно говоря, жажда убивает аппетит. Когда полевые кухни подвезли пшенный супец и перловую кашку - здрасьте, старые знакомцы!
– солдаты без всякого энтузиазма ворочали ложками; кое-кто хлебнул перед едой водички, будто водочки, для аппетиту, однако это мало подействовало. Жара, духота, сухость прямо-таки угнетают...
Отобедав, я достал из планшета свой блокнотик. Записываю:
"Человек без совести хуже, чем без разума. Безумный человек совершает поступки, не осознавая, а тот, что без совести, сознательно и этим страшен. Как появляются бессовестные люди?!" Гениальные мыслишки? Пусть не очень, по это для себя. Дневника я не веду, офицерам запрещено, дабы дневник не попал к врагу, однако в блокнотике не дневниковые записи, никаких военных сведений - общие мысли и рассуждения, вряд ли кому нужные, кроме меня.
Писал авторучкой (карандаш запропастился), суховей швырялся песочком, как бы посыпал написанное. В старину специально посыпали песком, чтоб чернила поскорей подсыхали? Вроде бы так. Спросить бы у Вострикова либо Нестерова, книгочеи, может, вычитали где-нибудь и про это? Да неудобно: солдаты знают, офицер не знает, а еще командир роты. И я ни о чем не спросил Вострикова с Нестеровым, лишь осмотрел их, шелестящих газетами. Мальчики сняли и шаровары, остались в трусах. А почему бы и нет, ежели ротный старшина товарищ Колбаковский самолично скинул шаровары и, поскольку трусов он принципиально по признает, остался в кальсонах с тесемочками. Динамовская майка с подштанниками - смешно.
3
Он подсел ко мне и, шевеля пальцами ног с отросшими ногтями, с неодобрением наблюдая за ними, сказал тенористо, врастяжку:
– Товарищ лейтенант, привыкаете к тутошней температурке?
– Сразу не привыкнешь, старшина.
– Не поверите, товарищ лейтенант, вроде я помолодел, переехамши госграницу. И не предполагал, что так воздействует... Отбарабанил я туточки подходяще, в молодые-то годы... Вообще послужил в армии! Можно сказать, полжизни провел обутым, одетым. Одетый сплю хорошо, фуражку на лицо - и порядок. А разутый, раздетый, бывало, не засыпал... Сомневаетесь? Нет? Действительную я зачинал служить в Забайкалье, края сходные с монгольским степом. И там и здесь тарбаганы, ковыли да солончаки...
Степ - он, а не она, так говорят казаки, и я подумал, что Колбаковский-то со Ставропольщины, возможно казачьего роду.
Он продолжал:
– В Забайкалье на разъездах - войска, войска. Нынче там Тридцать шестая армия дислоцируется... Так, значится: отслужил я действительную, заарканили на сверхсрочную. Заарканили - для красного словца, к армейской службе я приклеился. Не отклеишь! Уважаю! В стрелковой дивизии ротным старшиной т япул лямочку, а после в Монголию перевели, в Семнадцатую армию, нынче ее сдвинули вправо... Аккурат под Новый год прибыл в Баяи-Тумэпь. Все как в разлюбезном Забайкалье: землянки, морозы под полсотпю, тумаи-"давун", давит под дых, спасу нет, снега тоже нету и елок праздничных нету, потому как не растут елочкипалочки в степу... Сперва на продскладе кантовался, через полгодика в артполк попал.