Неизбежность (Дилогия - 2)
Шрифт:
А то ведь имеются, которые носют и мужики, и бабы...
– Навиример: Клавдия и Клавдий, у меня корешок был - Клавдий.
– Это Свиридов, грустный-прегрустиый.
– В десятку вмазал, Егорша! А также: Анастасий - Анастасия, Александр Александра, Валентин - Валентина, Евгений - Евгения, Марьян - Марьяиа...
– Павла и Павел, - еще грустнее произнес Свиридов.
– Опять же в десятку, Егорша! Еще: Федор - Федора... Но отчего так, робя, кто берется объяснить?
Никто не брался: треп загасал, как докуренная до ногтя самокрутка. Табачили, сплевывали, кряхтели, поворачиваясь. Зевали. Да как не зевать, ежель
А не надо бы торопиться: все придет в свой срок. Ныне даже не прочь попридержать дни и часы. Попридержал бы и эту душноватую все-таки (чем больше идем, тем меньше свежести ощущаем) ночку, марш и малый привал, и разглагольствования Толи Кулагина - автоматчика с разноцветными глазами.
– Эх, робя, робя, набаловался я за путь-дорогу, на нарах, на сенце, под крышей... А тута - солончаки. И уж коли не на пуховой перине поспать воину-победителю, а также и освободителю, так хоть на разостланной шинельке! А разостлать не дадут, потому как и спать не дадут, счас подымут...
Кулагин не унимается. В темноте словно вижу перед собой его помятые, увядшие черты - после плена, после львовского лагеря увянешь. Но не унывай, автоматчик Кулагин: поспишь, когда отвоюемся окончательно. И я посплю на перппе и под одеялом с пододеяльником, и светильник будет в изголовье, и горшок под кро-ватыо. И лекарства на столике - лет через сорок примусь болеть, перед тем как дубаря врезать. На той войне не убили и на этой не убьют. Еще лет сорок проскриплю. А безусые должны иметь в запасе лет пятьдесят, а то и шестьдесят, мне не жалко, я не скупердяй, живите, мальчишки, сколько влезет. Лишь бы вас не скосило в грядущих боях, к которым мы и шагаем с вами этой ночкой.
И вдруг разговор делает крутой поворот, ибо Кулагин произносит каким-то особым топом:
– Робя. а ить мы-то идем на серьезное... И я так раскидываю мозгой: опосля войны должна быть одна правда, для всех, чтоб пикто-нпкто не кривил душой. Чтоб мы жили, как брат с братом!
Немедленно отзывается Сгшонепко:
– Надо очистить землю от заразы и скверны. От фашистов и им подобных.
Отзывается и Свиридов:
– Микола правильно заостряет... Но думаю и так: допустим, я сгибну... Не желаю этого, желаю жить, на войне об твоих желаппях не спрашивают, однако... Так вот. паря: ежели сгибну, то пускай унесу с собой плохое, а хорошее останется людям...
– Нам всем жить нужно, - говорит Логачеев.
– Но и Егорша в общем-то прав...
Да-а, не один лейтенант Глушков раздумывает о проблемах бытия. Да еще и в такой неурочный час... Живые - о живом, а оно неохватно. И я думаю: как сложится дальнейшее наше ратное существование? В эшелоне, за Читой уже, раздобыв у дивизионных газетчиков потрепанный, рваный атлас, я с солдатами рассматривал карту Монголии и Китая, точнее, Маньчжурии, еще точнее, приграничье Монголия - Маньчжурия. И потому у меня перед глазами время от времени встает то, что увидел в атласе:
пустыня, горные отроги. Большой Хипганский хребет, за которым Маньчжурская равнина.
Ну, марш по монгольской степи - ясненько: трудности будут, и немалые, но стрельбы, слава богу, не предвидится. Стрельба будет на границе и за границей, в приграничье. Каких боев можно ожидать? Недооценивать противника преступно: японцы - стойкие солдаты, технически оснащены, наверняка вдоль границы оборонительные укрепления, которые придется пли взламывать, или обходить. Если взламывать, не отрывайся от огневого вала нашей артиллерии (да и авиация обработает перед наступлением), не отрывайся от танковой брони (танки непосредственной поддержки - надежные друзья), ослепляй доты, смело врывайся в траншеи и окопы, рукопашный бой не в новинку. Будут ли бои на Хингане? С ротной колокольни не увидишь, хотя и хочешь.
Но преодолевать двухтысячной высоты хребет - в новинку. Сам по себе штурм хинганскнх круч невероятно труден, выложимся до предела. А на Маньчжурской равнине, видимо, новые бои и новые марши. Во всяком случае, проделав марш в Монголии, мои солдаты окажутся более подготовленными к маршу в Маньчжурии.
Будут ли уличные бои? А почему бы и нет? Тут нам здорово пригодится опыт боев в Борисове, Смоленске, Орше, Минске, Алитусе и особенно в Кенигсберге. Главное, это схватки за дом и в самом доме, когда из-за укрытия метаешь гранату, строчишь из автомата и - бросок вперед, на лестничную площадку, на следующий этаж. И не забывай страховать друг друга! Не то всадят очередь в спину! За ветеранов я спокоен, а вот молодежь не обстреляна...
Сколько же сейчас времени? Чиркаю спичкой: четыре. Господи ты боже мой, дрыхнуть бы под стук вагонных колес! Некогда часики были светящиеся, по теперь стрелки отчего-то перестали светиться, и приходится, если темно, зажигать спичку либо фонарик. С часиками - эпопея. С тех пор как в эшелоне, во время омской баньки, у меня увели трофейные швейцарские подношение Миши Драчева, я как-то обходился без часов, не очень затрудняясь их отсутствием. Но где-то около Карымской ко мне придвинулся Филипп Головастиков и снял с запястья свои часы - трофейные, не швейцарские, а французские, старенькие, однако идут. Принялся уговаривать:
– Товарищ лейтенант, не сегодня завтра боевые действия, как же вы без точного времени? "Товарищи офицеры, сверим часы..."
А? Прошу: возьмите во временное пользование, кончится регламент возвернете...
При чем тут "регламент", непонятно, но понятно другое: часы мне действительно нужны, и Головастиков в самый раз предложил свои. Я лишь ради приличия спросил:
– А сам-то как?
– У вас буду справляться!
Так я заделался хотя бы временным обладателем новых (точнее, весьма старых, потускневших, побитых, поцарапанных) часов. При этом Головастиков чистосердечно предупредил:
– Товарищ лейтенант, пользуйтесь на здоровье, толечко поправку надотъ делать... Часики-то ходют не так чтобы как часы.
Ошибаются. Бывает, отстанут. Бывает, убегут. А то и вовсе остановятся!
"Подарочек", - подумал я.
Возможно, у Головастикова они шли более-менее прилично:
законный владелец! У меня же и убегали и останавливались, но вдобавок демонстрировали скрытое коварство: незаметно постоятпостоят и пойдут, ты думаешь, все нормально, да не тут-то было!
В часиках ковырялись шилом и ножичком Логачеев, Востриков, у которого родной дядя - часовой мастер, и лично старшина Колбаковский. Помогло это, как мертвому березовый веник. Старший сержант комвзвода-2 дал совет: