Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове
Шрифт:
И тоже — гробовое молчание. Прочли? Пустыня!..
Взял экземпляр, отправляясь по новому назначению — послом Ирана в Париж вчера еще консул в Тифлисе Мирза Юсиф-хан. Есть и его доля в «Письмах», советовался с ним Фатали, переводя свое сочинение на фарси. А именно в эти дни был у посла в Париже знаменитый петербургский востоковед профессор Мирза Казембек, тот, кто принял католицизм, прочел «Письма», не со всем согласился, но дважды воскликнул: «Ай да молодец Кемалуддовле!» Мирза Юсиф-хан послал Фатали читанный Казембеком экземпляр с его пометками, предлагает кое-какие отрывки изъять и тогда, говорит, не будет никаких препятствий к изданию. Письмо пришло, а «Кемалуддовле» пропал.
«Изъять!»
Ни
Мирза Юсиф-хан на расстоянии чувствует гнев Фатали и пытается его успокоить: чего ж ты хочешь? ведь год зайца наступил — все в бегах, волки рыщут, а зайцы трусливо прячутся!
А через год Фатали — Мирзе Юсиф-хану в Париж: «Ну да, год льва — сильный поедает слабого!..» Писал, не ведая о том, что лев с мечом, изображенный на ханском знамени, съест, непременно съест и самого Мирзу Юеиф-хана… Тот промолчал, а потом наступил год змеи, и надо же, чтобы именно в этот год — а ведь суеверен Мирза Юсиф-хан! — взбрела ему в голову несбыточная идея: ну вот, надышался вольного французского воздуха! Расплатится с ним шах в Казвинской тюрьме!
«Да нет же, нельзя! — пишет Фатали Мирзе Юсиф-хану. — Чтоб конституция на основе корана?! Это же издевательство! Как можно рядом два противоположных понятия: конституция и коран. Социальный прогресс и религиозные догмы. Это фикция и фразерство. Дорогой мой, зря ты мучился, выискивая созвучия с конституционными идеями в коране, чтобы, как ты пишешь, «народ принял твою конституцию». Разве кто-нибудь из деспотов — будь то Европа или Азия — прислушивается к наставлениям? В Европе некогда пытались наставлять угнетателя для предотвращения его тирании, но поняли, что это — пустая трата времени. Поэтому нация, в столице которой ты живешь, осознав пользу единодушия и сплотившись воедино, обратилась к угнетателю со словами: «Удались из сферы государства и правительства!» И удалила его! И создала новую конституцию. А разве мы способны сказать тирану, мы и вы: «Удались!»? Никогда!
Какая при тирании может быть свобода и неприкосновенность личности? Вам кажется, что при помощи умершей схоластической веры можно будет применить на Востоке французскую конституцию, то есть прекратить угнетение плоти и духа. Никогда! Соблюдение справедливости и прекращение тирании возможны вот при каком условии: сама нация должна созреть до проницательности и развиться до благоразумия, создать условия союза и единодушия и затем уже, обратись к угнетателю, сказать ему: «Удались!..» И лишь затем издать законы соответственно требованиям и духу эпохи, выработать подлинную конституцию, где слово и деяния не противоречат друг другу, и следовать ей не во фразах, а на деле. Лишь тогда народ найдет новую жизнь… А впрочем, как сказал великий Саади: «Какое мне дело до всего до этого? Ни на верблюде я не сижу, ни под поклажей, как осел, не нахожусь, не являюсь ни господином рабов, ни рабом господина…» Клянусь всевышним, я жалею, что ударился в заумные размышления и морочу тебе голову. Но что делать? Взыграла кавказская кровь, потерял рассудок и стал бредить… Каюсь и молю о пощаде!»
Но отчего молчит Мелкум-хан? Фатали послал ему, чуть ли не первому, экземпляр «Писем». «Где ж твоя уверенность, друг? Ведь это твои слова: «Я оставлю все свои дела, брошу занятия, чтоб издать ваши труды, особенно «Кемалуддовле»!»
Фатали передали слова иранского посла в Турции Гусейн-хана, того самого, у которого Фатали в Стамбуле гостил: «Разве глупцам, выжившим из ума, еретикам и бунтовщикам следует отвечать на письма? У нас за такие речи — в каземат, в крепость, львам на съедение!..»
Скажи мне, юный мой друг Мелкум-хан: я ли спятил с ума или они, государевы мужи?
И даже Ханыков против идеи реформы алфавита и «Обманутых
А принц Джелаледдин-Мирза, умнейший из сыновей персидского Фатали-шаха, — за! Может, потому, что в опале? Иные наследники заняли ключевые посты, а он: «Даже губами пошевелить не могу!» Шах, что на троне, Насреддин-шах, всех этих сынков Фатали-шаха (они доводятся ему, по схеме Фатали, двоюродными дедами!) с их уже очень взрослыми сынками, троюродными шаху дядями, люто ненавидит! Наплодил Фатали-шах детей!
А что с Мирзой Юсиф-ханом, с его идеей конституции на основе корана? Он отозван из Парижа в Тегеран, как бы с ним не расправились. На его место, послом в Париж, едет Мирза Гусейн-хан? Подкапывался — и докопался! Поганить коран бредовыми идеями? Ну да, ведь дружен с Фатали — вот откуда идет ересь! И подкинул шаху: вам, мол, казалось, что Юсиф-хана с пути истинного сбили французы, как бы тут не было руки наших северных соседей!
Молчит отозванный из Парижа Мирза Юсиф-хан.
И эта проклятая эпидемия холеры, — что ни год, новая эпидемия! Фатали застрял на даче под Тифлисом, в Код-жори, — выехать не может.
Наконец-то пришла весточка от Мелкум-хана: записка, посланная нарочным. «Что за дикость? — возмущается Мелкум-хан. — Кое-кто из османцев твердит: «Мы, только мы должны выступить с реформой алфавита, а не какой-то полуиранец Фатали или армянин Мелкум!» Премьер Али-паша? На словах он как будто за нас, но такие горластые у него министры, на весь меджлис вопят: «Изменение алфавита станет началом конца исламских государств!.. Этот священный шрифт — неразрывная часть нашей чистой веры!..» Но только ли мы хотим изменить арабский алфавит для тюркских народов? Ученые французский, английский, итальянский — все, кому дороги интересы просвещения народа! Что можно сделать?
«Порой я стыжусь, что живу в это время, — пишет Мелкум-хан Фатали и приводит в письме диалог двух земляков, слышал у Греческой стены в Стамбуле:
«Ты жалуешься, что мы безмозглы? Ты прав: надо, чтоб белый царь заменил нашу кровь, позолотил наши волосы, окрасил в голубое наши глаза, может, тогда мы поумнеем!»
«Вот-вот! — отвечает ему другой. — Хорошо бы! Нечисть покроет мир, и явится тогда скрывшийся двенадцатый имам! Но не будем отчаиваться — будущие поколения воздадут вам честь, и об их будущей благодарности я хочу написать вам, Фатали, именно сегодня! Пусть ныне раздаются в ваш адрес проклятия: настанет день, и благодарные потомки придут на нашу могилу!..»
Был густо исписан лист — ответ Фатали. Обидно, что потомки будут думать о нас: какие ж они были глупые, слабые и трусливые! Глупые — потому что поклонялись глупцам. Слабые — потому что порыв благородного негодования вспыхивал лишь изредка. И трусливые: дрожали за свою жизнь (а ведь смерти не миновать!). Но были среди нас и такие, и они — современники наши, которые осмысленно шли в бой. Гибли в казематах, сходили с ума, лезли в петлю, кидались на штыки.
Сожженное письмо.
И снова, уже давно, молчит Мелкум-хан. «Что ж ты, а?! Судьба благоволит к тебе — дважды ты вырывался из лап шаха-деспота…»