Неизменная любовь
Шрифт:
— Теперь смогу.
И откашлялся. Мне было четырнадцать. Я была дурой. Я не понимала, что в эту минуту он думал о матери, убитой по его вине. Она пала жертвой его борьбы с «крышей». Жертвой его нежелания платить больше. Женщина, которая дала ему жизнь. Женщина, которая номинально значилась владелицей его фирмы. Потом я стала умнее. И мы ни разу больше не подняли эту тему. Обсуждение смерти свекрови, которой я не знала, было в нашей семье под негласным запретом.
— А что тогда делать? Носить баллончик?
Я его носила. В школу и со школы. Но использовала его лишь однажды. Против дяди Славы. По его требованию.
— Яна, какая же ты непутевая!
— Ну что мне делать…
В моем плаче даже вопросительной интонации не было. Я не ждала никакого ответа. Хотя и получила тот же, что и от родителей: сидеть вечерами дома и не ходить никуда одной. Да, и «Шестьсот секунд» с Невзоровым и даже с Сорокиной не смотреть! Криминальные новости мы все равно узнавали друг от друга в школе.
И все же один путевый совет мне дядя Слава дал — вернее, показал. Несколько приемов самообороны. Все там же. На нашем поле аля стрельбище. И теперь помимо стрельбы у нас был рукопашный бой.
— Ты знаешь, чем твоя дочь занимается? — напустилась на отца мать, когда однажды без предупреждения явилась к нам на поле, потому что от нас, по недосмотру, убежала собака.
Ну чем мы там занимались? Вылезая из-под дяди Славы, я думала только о зудящей вывернутой руке. А о чем подумала мама…
Дяде Славе пришлось уехать до ужина, и на даче он больше не появлялся. Как и у нас дома. Со мной никакой беседы не провели. С ним, видимо, да. Черт бы побрал родителей и расхожую фразу девяностых «тому, кто носит Адидас, тому любая баба даст»…
Мне давать ему было абсолютно нечего. Месячные у меня, конечно, пошли, хоть и с опозданием, но гормоны сходить с ума не спешили, и я делала не меньшие глаза, чем мама тогда на поле, когда слышала на уроках за спиной перешептывание одноклассниц о том, что у них бурная жизнь и надо бы начинать уже пить противозачаточные таблетки. Я поворачивала голову к Алле, но та вообще ничего не слышала, строча бездарные стишки о несуществующей любви в тетради в клеточку на половину девяноста шести листов. Ага, вместо химических формул.
Ружье у меня забрали. Как и дядю Славу. А без дяди Славы оно мне было не нужно. Но я на Алле продолжала тренировать его приёмы и та увешивала запястья сплетенными мною фенечками, чтобы скрыть синяки. Но применять эти приемы было не на ком. Я сидела дома. И вечерами, и в выходные. Учила английский. И читала книги. Из серии «Шарм». В перерывах между Достоевским и Толстым. Подсовывала их мне Алла и еще пыталась обсуждать их содержание. Но я лишь пожимала плечами, а черт его знает, как оно там на самом деле… И вообще мне это неинтересно. В шестнадцать я совсем не выглядела девушкой. И виновата была в том мама. Потому что выгнала дядю Славу. А именно он схватил меня за руку еще до пневматического ружья.
— Яна, ну что это такое?
А я даже не поняла, в чем вопрос. А речь шла о моем облупившемся лаке. Или о маникюре двухнедельной давности.
— Яна, понимаешь, девушка должна быть аккуратной. В этом ее красота. Либо ты красишь ногти постоянно, либо подстригаешь их под корень и моешь руки с мылом.
Ну да, у меня еще и грязь под ногтями была… Отец же ни разу не сказал ничего о том, что нравится или не нравится мужчинам в женщине. Он даже, кажется, не заметил, что я выросла, и в помойном ведре добавилось прокладок «Белла». Он был занят растущим бизнесом. Растущим, благодаря стараниям Вячеслава Юрьевича, который больше на меня не отвлекался. Когда он видел меня в последний раз? А… когда я заехала в офис, потому что у меня в троллейбусе вытащили кошелек, и не было денег даже на метро.
— Яна, что это за видон? Или прикид, так у вас же там говорят?
Я стояла как памятник. Не двигаясь. Нет, я и раньше, конечно, видела Вячеслава Юрьевича в деловом костюме, а не только на даче в спортивном, но сейчас он был каким-то совершенно другим. Чужим. И у меня язык бы не повернулся назвать его дядей Славой. Постарел? Нет, скорее вырос. Не только финансово, а из спортивных костюмов, валяния со мной на траве и… Купания в грязной луже с моей колли. Он столько раз звал меня нырнуть с ним вместе, но меня пугали пиявки. Он, вылезая на деревянные мостки, постоянно снимал с ноги парочку присосавшихся. Ничего другое меня не останавливало. По участку я без проблем ходила в купальнике, когда они с отцом, развалившись в шезлонгах, потягивали пивко.
Когда это было? Давно. Два года назад. Теперь мне шестнадцать. На мне уже лифчик не просто так, потому что это часть купальника, а потому что мне теперь есть что положить в его чашечки. И что сейчас не скрыть: грудь от частого дыхания ходила ходуном под рубашкой, которую бывший дядя Слава критиковал с пеной у рта.
— Ты городским пугалом работаешь?
На мне всего-то была клетчатая рубашка навыпуск. С кнопками. Из тёплой шерстяной ткани. Потому что холодно. Кепка аля берет-художника, из черного бархата, потому что так модно. И ботинки, которые папа называет никак иначе, как говнодавами. Ну и вельветовые брюки. Они приличные. И сумка. Из джинсы, самодельная. Это Алла подбила сшить. Она из-за невозможности купить, а я — за компанию. Я с ней все делала за компанию. Даже на курсы парикмахеров пошла. Зачем? Об этом даже сама Алла не знала.
— Это модно, — выдала я тихо, глядя ему прямо в глаза.
Он покачал головой, явно собираясь продолжить воспитательную речь, но я не дала ему такой возможности. Пусть это в его кабинете и за закрытыми дверями. Пусть папы нет, а мама давно не работает, потому что сидит с бабушкой, и никто меня здесь не знает, но этот дядька посторонний и не имеет никакого права указывать мне, что делать!
— Дайте мне на метро, пожалуйста, и я пойду.
Но он меня не слышал.
— Это не модно, Яна. Это ужас. Встреть я тебя на улицы и даже узнай, что сделать, по чесноку, довольно сложно, тут же перешёл бы на другую сторону, чтобы никто не догадался, что мы знакомы…
Остапа понесло… Какое счастье, что отец со мной никогда не был красноречив. Я повторила свою просьбу. Но вместо денег услышала новое требование — дать ему сумку.
— А где разрезано-то? — вертел он ее в руках, позвякивая содержимым: ключами да помадой.
Больше там ничего и не было. Одно отделение — особо не разбежишься! Два сшить было для нас с Аллой проблематично. Разрез? Так это же кожаные сумки режут, а тут… Сунул руку сбоку и бери что хочешь. Да, именно так. Нам бы с Аллой головой подумать, что шьем…