Неизвестная пьеса Агаты Кристи
Шрифт:
Нет, сейчас она не откроет. И даже если он назовется, даже если встанет перед глазком навытяжку – не откроет все равно!
Однако в дверь больше не звонили.
Про сон теперь и думать не хотелось. Послонялась по квартире, подумала, не позвонить ли маме (та ухаживала в Москве за больной сестрой). Нет, они обе уже спят. Ужасно хочется с кем-нибудь пообщаться! А подруг, считай, нет, все они куда-то улетучились за последние годы. Хотя это она сама «улетучилась», предавшись своим воздушным приключениям. А девчонки жили реальной земной жизнью: повыходили замуж, понарожали деток. Им и дела нет до одинокой Женьки Кручининой, у которой только и осталось, что работа да воспоминания, словно ей не двадцать шесть, а шестьдесят шесть. Впрочем, у нее еще жива надежда, что когда-нибудь удастся сказку сделать былью. Вот именно так – преодолев пространство и простор…
Нет, надо отвлечься чем-то радикальным! Женя включила компьютер и поставила тот диск.
И сразу полыхнуло в глаза пламенем! Слишком жаркое солнце в Иордании…
Вот на траве – пока еще зеленой, потому что апрель, а через месяц-другой здесь будет только желтая, выжженная глина – лежит какая-то длинная-предлинная разноцветная тряпка. Стоит хорошенькая желтая корзина, над ней – железный каркас, причем сверху торчит что-то похожее на шлем рыцарей Тевтонского ордена. Это газовая горелка.
А вот и он! В красной каскетке и черной жилетке с надписью на карманчике: пилот. Светлые глаза невидяще, сосредоточенно смотрят в камеру, рот сурово сжат.
Огромная разноцветная палатка стоит на земле. Лев ходит по ней, трогает бока, оглядывает. Но это не палатка, это оживающий шар! Лев садится на корзину и, сжимая горелку, будто ручной пулемет, начинает стрелять в колышущуюся, бесформенную массу короткими залпами ревущего пламени. Так надувают шар.
В камеру заглянул, перекрывая Льва, командир отряда парашютистов Марк с его суровым профилем римского легионера и детскими глазами. Помахал рукой, улыбнулся:
– Женечка, привет. Возвращайся к нам! Эх, прокачу…
А Лев и бровью не повел, только губы сжал покрепче. Ему, конечно, не до приветов: шар уже рвется в небо, да с такой силой, что ражих помощников, вцепившихся в веревки, запросто мотает по полю. Еще с десяток здоровенных парашютистов облепили корзину, стараясь при этом не мешать Льву, который уже не сидит, а стоит, напряженно выпрямившись, и все бьет, бьет короткими очередями в просторную полость огромного воздушного существа.
Небо такое ослепительно-голубое, что фигуры кажутся черными, и только шар, пронизанный солнцем, радужно сияет и переливается. И вдруг – раз! – веревки отпущены, помощники посыпались на траву, машут прощально, а шар, сделав восторженный, ошалелый прыжок по земле, взмыл в воздух и пошел, пошел все выше и выше, подталкиваемый короткими струями огня…
На его выпуклых боках был нарисован восточный город, и чудилось, будто все эти минареты, и купола, и кудрявые пальмы сами собой вознеслись в небеса, отправились в воздушное путешествие, захватив с собой единственного человека на Земле.
Она выключила телевизор и побрела в постель. Холодную и исключительно одинокую с тех самых пор, как Женя наконец-то поняла, что жизнь подруги воздухоплавателя столь же эффектна, сколь опустошительна. Дитя в корзине шара не родишь. И даже не зачнешь, хотя, было дело, пытались они с Левушкой…
От воспоминаний пробрала дрожь. А может быть, простыни настыли. Вот странно: кругом жара, а постель как лед.
Сон улетучился накрепко. Когда хочется плакать, какой тут сон? Хотя плакать вроде бы особенно не с чего. Они ведь не ссорились со Львом, не прощались навеки. И он сегодня звонил. И обещал, что опять позвонит скоро, скоро. Почему же ее повергла в такую тоску эта запись? Не надо было смотреть. «Старым снам затерян сонник, все равно – сбылись иль нет!» И это правильно, правильно. Но так вдруг захотелось его увидеть…
День тяжелый выдался, вот в чем дело. Вернее сказать, дни тяжелые. А с трудностями бороться Женя, как показывает жизнь, совершенно не умеет. Нет, женщине просто необходимо иногда поплакать. Быть все время сильной – невыносимо. Нужно хоть изредка сворачиваться клубочком и к кому-то прижиматься. И чтобы тебя обнимали при этом и легонько целовали в висок. Но не мама должна это делать, не дочка, потому что ты знаешь, что даже в слезах, даже ослабевшая, ты сильнее их всех, вместе взятых… тем паче, что дочки у тебя отродясь не было, а мама живет в другом городе. Нет, это должен быть мужчина, и не какой-нибудь Грушин, хотя он – ого, только мигни! Нет, только тот, другой… летун, от которого сама же и сбежала.
И все вернулось к исходной точке: бесполезно спорить с унынием, Женя и пытаться не стала. Уткнулась в подушку и предалась слезам, плавно перешедшим в тяжелый сон.
На другой день она пришла в манеж пораньше. Хотела повнимательнее присмотреться к девушкам, пока нет Климова, проследить за их реакцией на его появление. Но Алиса, чуть завидев, налетела, как хищная птица, и, не сказав ни одного доброго слова по поводу черных легинсов, сменивших злополучные шорты, уволокла ее чистить коня: «А как вы думали? Только развлекаться, что ли?»
Женя, собственно, ничего не имела против. Неоседланный серый Лоток показался ей куда симпатичнее, чем вчера. Грива его оказалась заплетена в косички.
– Домовушка старается или сами балуетесь? – пошутила Женя и удивилась тревожному выражению, промелькнувшему в Алисиных глазах.
– Нет, не мы. Никак не можем разобраться, кто развлекается. Может быть, подметальщики: они у нас меняются каждые две недели, а то и чаще.
– Почему?
– А, зарплата никакая, вот и нанимаются всякие – лишь бы перебиться. И от них больше неприятностей, чем толку. То инвентарь сопрут, то напьются в конюшне. Дядя Вася и Ваныч еще туда-сюда, аккуратные. Денники моют хорошо. А лошадей мы сами чистим, ну, и клиенты. Ничего, это приятно. Вам понравится.
Жене понравилось. Лоток был такой гладкий, такой красивый. И пахло от него хорошо, весело как-то. Сначала он подозрительно косился лиловым, будто слива, глазом, пока Женя приноравливалась к скребнице и щетке, а потом под сильными круговыми движениями прижмурился, начал прядать ушами…
– Пыли в тебе, как в старом диване, – ласково пробормотала Женя, водя щеткой по груди Лотка и уворачиваясь от мягких губ, тянущихся к ее волосам. Может быть, конь решил, что это сено?
– Нравится ему, нравится, – одобрительно кивнула Алиса. – Видите, ушками стрижет? Это самый верный признак, что ему приятно. Как если бы собака виляла хвостом, а кошка мурлыкала. Ну, давайте седлать, хватит ему нежиться.