Неизвестная пьеса Агаты Кристи
Шрифт:
Она вылетела из конюшни как пуля.
«Да, – устало вздохнула Женя. – Кажется, Машу тоже можно вычеркивать».
Письмо третье
Дорогая Агата!
Не наказывай меня так строго. Сегодня твой муж, очень встревоженный, сообщил, что ты намерена разорвать договор со мной и даже готова выплатить неустойку. Если моя работа тебя не устраивает, ты, конечно, можешь найти другого агента, но… но как же дружба, которая насчитывает столько лет?! Я не хочу тебя терять! Клянусь, что ни словом не обмолвлюсь больше о… ну, ты сама понимаешь, о чем. Умоляю, прости меня.
Грушин смотрел на экран своего ноутбука. А Женя смотрела на его мрачное лицо и чувствовала себя как на угольях.
Наконец Грушин закрыл сейф и обернулся с таким сумрачным видом, что уголья немедленно затлели.
– Я давно хочу дать всем своим сотрудникам кодовые наименования, – буркнул он. – Как смотришь, если тебя назову Белой Дамой?
– А почему? – простодушно удивилась Женя, но тотчас до нее дошло, и уголья заполыхали вовсю.
Белая Дама… Призрак, классическое английское привидение, которое является людям перед смертью!
– Между прочим, Климов жив, – огрызнулась Женя. – И чтоб ты знал, жив он благодаря мне. Кстати, в отличие от тебя, он это весьма прочувствовал, осознал и был глубоко благодарен.
– Ты что, виделась с ним? – нахмурился Грушин.
– С чего бы это? Нет, в тот же вечер, когда медсестра привела его в чувство и побежала вызывать «Скорую», он вспомнил, как я его из денника вытаскивала. Конечно, бедняга здорово перепугался. Главное, понять не может, что вдруг с конем случилось. Говорит, они с Балтимором всегда были в наилучших отношениях, а тот набросился на него как бешеный. Ни с того ни с сего. Климов его чистил – и вдруг…
– Может быть, боль причинил?
– Может, и так, – согласилась Женя. – Только уж я не знаю, какая это должна быть боль. Кони все-таки не кошки. Нечаянно, скребницей и щеткой, им боль не причинишь.
– А если нарочно?
– Ну, знаешь, это самоубийство. В запертом деннике нарочно разъярить коня? Девочки думают, может быть, там ласка была, в деннике…
– Ласка?! – Грушин прищурился. – Хочешь сказать, Климов любовью там с кем-то занимался на глазах у Балтимора, а тот взбесился, как полиция нравов? Интересный вариант! Кстати, вот и подтверждение анонимке. Кто из тренеров в это время отсутствовал?
Женя помолчала, переваривая директорский юмор. Вот уж правда – у кого что болит… Грушин стал настоящим сексуальным маньяком! Но ответила она вполне спокойно:
– Да, вариант и впрямь интересный. Но только ласка – это не тренерша, это зверек такой. Говорят, в старину, когда кони у какого-то хозяина начинали болеть или с тела спадать, считалось, что их невзлюбил домовой или дворовой, а потому гоняет и мучает по ночам. Но дело было в ласке. Если она повадится на конюшню, пиши пропало. Лошади ее духа не переносят, бесятся диким образом.
– Высоково, конечно, на окраине города, а все-таки таежных массивов я там не видал, – перебил Грушин. – Откуда взяться ласке?
– Ниоткуда, – согласилась Женя. – Не исключено, что это была кошка. Некоторые лошади кошек видеть не могут: аллергия у них на шерсть, что ли? Есть даже старинная примета: не перевозить в седле кошку, потому что лошадь из-за этого хиреет.
– Ну, скажу я тебе… – протянул Грушин. – Крепко же ты подковалась теоретически! Проводила следственно-розыскные мероприятия? Опять светилась, да?
– Почему сразу – светилась? – вспылила Женя. – Мне и проводить ничего не нужно было, девочки сами говорили. Они ужасно беспокоились: ведь техника безопасности нарушена. Конечно, Климова в стойле нельзя было одного оставлять, без тренера. Но он чуть ли не год в манеж ходит, стал своим человеком. А в тот раз, говорит, задержался на работе, пришел поздно, на конюшне никого. Он понял, что девочки все заняты, и решил оседлать коня сам, чтобы никого не беспокоить. До конца рабочего дня оставалось всего полчаса, не хотел время терять…
– А что теперь будет с этими тренершами и конем?
– Да ничего не будет. Климов считает, что был неосторожен, – значит, сам виноват, больше никто. Так и есть. Поэтому только справедливо, что он никакого дела затевать не хочет. Знаешь, я его даже зауважала, – смущенно призналась Женя. – Сначала-то он мне жутко не понравился: такой англизированный джентльмен, корчит из себя героя Дика Фрэнсиса. А в этой истории держался классно. Он, оказывается, с детства мечтал стать жокеем. Сейчас у него, кстати, «Форд Мустанг» – дань той детской мечте. Он даже играл роль жокея в какой-то пьесе студенческого театра, еще когда жил на Дальнем Востоке. Причем жокея битого-перебитого, который под копыта падал, кости ломал – ну, словом, не раз уходил от смерти и все такое. И Климов сказал, что только теперь понял, как надо было эту роль играть. И смеялся при этом, хотя, если ребро сломано, даже смеяться больно. Нет, он молодец!
Тут Женя приметила ревнивую вспышку в грушинских глазах и поубавила энтузиазма:
– А что касается моего задания… Конечно, я очень мало в манеже пробыла, но почти не сомневаюсь: никто из этих девочек Климову не нравится. Там он совершенно самозабвенно увлечен верховой ездой, это его, извини за каламбур, конек, больше ничего не интересует. Зря мадам Климова поверила анонимке и позвонила тебе.
Грушин глянул исподлобья.
– Зря, говоришь? – повторил задумчиво. – Ну что ж, возможно, и зря… Тем более что она мне и не звонила никогда. Пошли, кое-какие профессиональные секреты открою.
Он стремительно прошел через приемную, бросив непривычно угрюмой Эмме:
– Предупреди Сталлоне, что я к нему с гостьей.
Женя оглянулась на подругу, но сейчас было не до разговоров: побежала чуть ли не вприскочку за начальством.
«Агата Кристи» занимала на длинном этаже всего шесть комнат. В пяти из них Женя бывала довольно часто, а в шестой – ни разу. Беспрепятственно входить туда могли только двое: сам Грушин и заведующий экспертным отделом Миша Кисляков: кудрявый брюнет атлетического сложения, поразительно похожий на знаменитого голливудского актера в молодости. Его так и прозвали в агентстве: Миша Сталлоне.