Неизвестная война императора Николая I
Шрифт:
Казалось бы, если еврейские купцы в срок и качественно исполняют взятые подряды, то о чем речь? Какая, в конце концов, разница, кто делает работу, если делает ее в срок, качественно и выгодно для заказчика? Относительно сроков исполнения обязательств и их качественности надо рассматривать каждый случай отдельно, а вот относительно выгодности для заказчика вопрос открытый. Что касается самих друзей Леи, то они в накладе не оставались никогда, наоборот, прибыль их превышала все мыслимые проценты.
Таков был фон, на котором разворачивались все последующие события.
Глава вторая.
ЗАСТЕНКИ МИЧМАНА ДАЛЯ
Власть управительницы Черноморским флотом Леи Грейг была поистине безгранична. Месть могла настигнуть кого угодно. Попал в опалу к сожительнице командующего и знаменитый в будущем собиратель русского языка Владимир Даль. История отношений Владимира Даля с Леей Грейг и самим адмиралом Грейгом весьма показательна в понимании всей ситуации тогдашнего времени на Черноморском флоте.
Мичман Владимир Даль служил в 28-м флотском экипаже, плавал на фрегате «Флора» и бриге «Менгрелия».
Поводом к расправе с молодым мичманом стала некая эпиграмма, сочиненная Далем, в которой он весьма нелицеприятно и остроумно прошелся по нравственным качествам Юлии Михайловны, не была забыта там и ее национальность. Упоминался в эпиграмме и «глупый рогоносец» Грейг.
Биограф Владимира Даля Майя Бессараб в своей монографии «Владимир Даль» «Московский рабочий», 1968) так, в несколько завуалированной форме, передала суть происшедшего: «Единственный друг, с которым в это время Владимир мог отвести душу, был Карл Кнорре, астроном Николаевской обсерватории. Володе очень нравилась эта профессия, он жаждал знаний, душа требовала постоянных, полезных занятий — а между тем он носил ее с собою в караул, на знаменитую гауптвахту в молдаванском доме, иногда на перекличку в казармы у вольного дока, и сам видел, что этой пищи для него было недостаточно».
Друзья засиживались допоздна в обсерватории, а потом долго гуляли по городу. Они любили ходить по бульвару вдоль Ингула или по главной улице. Теплыми летними вечерами здесь собиралось все местное общество. Знакомые и незнакомые барышни заглядывались на красавца мичмана.
— Вашему брату, моряку, и старость нипочем, — сказал однажды Карл. — Грейг — ходячие мощи, а туда же, завел красотку.
— Так это правда? — удивился Володя. — Наш Алексей Самуилович?
— Он самый. Командующий Черноморским флотом, николаевский севастопольский военный губернатор Алексей Самуилович Грейг.
— Оно, конечно, это его личное дело, да зачем же тогда разыгрывать из себя такого святошу? — возмутился Даль.
— Да. Домик ей купил на главной улице.
В этот вечер они больше не говорили об адмирале, а наутро Владимир принес Карлу сатирическое послание Грейгу. Карл расхохотался.
— Здорово, брат! Дай-ка я перепишу.
Через три дня стихотворение повторял весь город. Встречаясь на улице, люди спрашивали друг друга: «Слыхали?»
Дошли стихи и до Грейга. Адмирал рассвирепел, его чуть не хватил удар. Он приказал немедленно выяснить имя автора.
Кому же писать стихи, как не «сочинителю»? К Далю пришли с обыском, но ничего не нашли. Мать, провожая полицмейстера, который перерыл у нее весь дом, чтобы унизить его, ткнула ногой в ящик комода, где лежала старая обувь, и сказала:
— Тут еще не искали.
— Что ж, поищем, — ответил полицмейстер.
И можно себе представить ужас бедной женщины, когда он вытащил из ящика случайно завалившийся туда черновик злополучной эпиграммы, написанный рукой ее сына.
В сентябре 1823 года по приказанию Грейга Даля арестовали. Адмирал Грейг предал Даля военному суду. Год тянулось дело Владимира Ивановича. Его замучили бесконечными допросами, а затем разжаловали в матросы «за сочинение пасквилей».
В судебном деле на мичмана Даля № 26 имеется 53 документа на 85 листах. Вот что там значится: «В ночь с 19-го на 20-е апреля 1823 года в разных частях города кто-то расклеил анонимные стихи, которые взбудоражили николаевских жителей, но на следующий же день они были сняты полицией.
С дозволения начальства Профессор Мараки сим объявляет, Что он бесподобный содержит трактир, Причем всенароднейше напоминает Он сброду, носящему флотский мундир, Что теща его есть давно уж подруга Той польки, что годика три назад Приехала, взявши какой-то подряд. Затем он советует жителям Буга Как можно почаще его навещать, Иначе, он всем, что есть свято, клянется, Подрядчица скоро до них доберется».Стихотворение Даля было не в бровь, а в глаз, потому что ярость Грейга была неописуемой. Куда подевалась маска европейского либерала! Наверное, если бы Даля можно было повесить, то Грейг это проделал бы с преогромным удовольствием. Но Даль был дворянином, и его надо было судить. Грейг и здесь требовал от судей немыслимого — лишить Даля чина и записать в матросы! Морской аудиторский комитет не утвердил приговор Грейга, признав достаточным пребывание Даля под арестом и судом в течение восьми (!) месяцев. Мичмана тут же перевели с Черного моря на Балтику. Однако было очевидно, что мстительный Грейг и его «подрядчица» доберутся до Даля и там. Для молодого офицера выход был один — подавать в отставку, и как можно быстрее.
Современный грейгофил Ю.С. Крючков в своей книге «На грани веков» пишет: «Стишки эти не выдерживали никакой критики с точки зрения стиля, формы, рифмы, грамматики и прочих тонкостей поэзии, да и не в этом дело. Главное — их нравственная (вернее, безнравственная) сторона. Они оскорбили не только Мараки и всех моряков, но бросили неприличную тень на жену Грейга Юлию Михайловну. Намек был слишком прозрачным: год появления в Николаеве, национальность (Юлия после первого замужества, как мы помним, выдавала себя за польку), покровительство трактирщице, подрядчица, сила Юлии и власть и т.д.). Прижатый уликами Даль, однако, не растерялся и заявил, что он этот пасквиль не писал, а раз стишки написаны от имени Мараки, то он, очевидно, их и написал. Следуя букве и духу закона, полиция вызвала на дознание учителя (профессора) итальянского языка в Николаевской штурманской роте (училище) — губернского секретаря Александра Данжело Мараки. Учитель дал расписку, что он не сочинял (сам на себя) пасквиль, случайное — они куплены в одной и той же лавке и т.д. На предъявленный в качестве обвинения его собственный пасквиль Даль возразил совсем уж оригинально: первый пасквиль он не писал и, возмущенный его содержанием, якобы, выступил в защиту оскорбленного Мараки, написав “Антикритику”. Трудно сказать, чего тут больше, наивного нахальства или самоуверенной наглости. Как видим, Даль лицемерил и в приведенной выше автобиографии, заявив, что он не писал пасквиль, что не было названо ни одного имени, что в стишках он касался только “городских властей”, что без всяких доказательств он был привлечён к суду. Однако, почему всё же в конце автобиографии он признаёт свой “проступок”, достойный наказания? Одно из двух: или виноват, тогда наказан за дело, а если не виноват, тогда как же понимать признание за собой “проступка”, за который Даль, по его же словам, “пострадал довольно”? Видимо, Даль, запутывая в своей автобиографии дело, всё же не мог отречься совсем от того, что было на самом деле. А была далеко не “шалость”».
В конце концов Даль сознался лишь в том, что его авторству принадлежит стих, написанный в защиту преподавателя итальянского языка в штурманской роте Мараки. Вот этот стих: