Неизвестная земля (сборник)
Шрифт:
— Да, в связи с ним. Похоже на то, что в нашу библиотеку стал приходить какой-то человек, проявляющий подозрительный интерес к профессору Кречетову.
— И ты сам это заметил?
— Да, сам. Но, может быть, мне это только показалось… После того как Кречетов рассказал мне о своем портфеле, мне теперь все время кажется, что вокруг снуют какие-то подозрительные личности.
— Но ведь ваша библиотека только для сотрудников вашего же института?
— Не только нашего. Да я и наших-то не всех знаю в лицо. Особенно аспирантов.
13
С отцом Никанором Корнелий встречается спустя два дня в Москве, на квартире Лаврентьева.
— Я специально просил моего друга Михаила Ильича Лаврентьева помочь мне встретиться с вами, — начинает он разговор с батюшкой, почтительно кланяясь и не зная, как лучше называть его: отцом Никанором или гражданином Преображенским. Решил, однако, ограничиться одними местоимениями. — Мне очень прискорбно вспоминать тот вечер…
— О, полно вам! — машет рукой отец Никанор. — Не стоит об этом. А с вами я и сам хотел повидаться, поблагодарить за непредвзятость к священнослужителям. За то, что не только не чернили их, но и отдали должное тем, кто мыслит высокими категориями современной науки, продолжая искренне верить во всевышнего.
— Вот именно — во всевышнего! — горячо подхватывает Корнелий. — Но не в смысле бога, а как высшего проявления мирового духа, хотя атеисты уверяют, что это одно и то же.
— Да ведь и я тоже так полагаю…
— В принципе — да, но есть и разница, особенно для тех, кто мыслит неглубоко, формально. Бог у них ассоциируется с живописными и часто бездарными изображениями Христа на стенах храмов. Да простит мне эти слова мой друг Михаил Ильич, ибо я не его искусство имею в виду. А это шокирует интеллигентных людей.
Отец Никанор делает робкий протестующий жест, но Корнелий не дает ему возможности произнести ни слова и начинает говорить так быстро, что священник едва успевает следить за ходом его мысли.
— Да, да, я понимаю всю сложность общения с простым народом. Необходимость… — он чуть было не произнес «наглядных пособий», — необходимость зримого образа бога для большей силы воздействия на верующих из простонародья. Но тут мы одни и можем говорить о боге, не прибегая к символике живописного искусства, языком философской идеи о боге, не воплощенном в человекоподобный облик. Вы уже знаете, наверно, что я физик по образованию…
— Да, мне поведал об этом Михаил Ильич.
— И что антирелигиозные лекции я вынужден…
— Да, это я тоже понимаю и вполне вам сочувствую.
— Главная же моя цель, — теперь уже более спокойно продолжает Корнелий, — доказать существование всевышнего или мирового духа не словами, ибо достаточно убедительно этого никому еще не удавалось сделать, а экспериментом. Да, да, совершенно реальным физическим экспериментом!
— Михаил Ильич поведал мне и об этом, — понимающе кивает русоволосой головой отец Никанор. Он кажется теперь Корнелию совсем зеленым студентиком, готовым поверить любому слову маститого профессора.
— Ему трудно было поведать вам это, ибо он человек гуманитарного образования, очень смутно представляющий себе все тупики современных естественных наук, особенно физики, — степенно продолжает Корнелий. — А вы, Никанор Никодимович… Позвольте мне называть вас вашим мирским именем?
— О, пожалуйста, пожалуйста! — снова энергично кивает головой отец Никанор и заметно краснеет.
— А вы, Никанор Никодимович, совсем недавно изучали в духовной академии естественные науки и, как мне известно, работаете теперь над диссертацией кандидата богословских наук.
— Да, имею такое намерение, Корнелий Иванович.
— Вам, конечно, приходилось читать космогонические работы аббата Леметра, отца теории «расширяющейся вселенной», доказавшего акт творения мира? Знаете вы, конечно, и сторонника Леметра, английского физика Эддингтона, которого, как мне известно, очень чтят в папской академии в Ватикане.
— Это он, кажется, сосчитал точное число протонов и электронов во вселенной? — спрашивает отец Никанор, проникаясь все большим уважением к эрудиции Корнелия.
— Да, он. Однако после обнаружения новых элементарных частиц, ему пришлось пересчитать их и дать новое, более точное число. Знакомы вы, наверно, и с работами западногерманского физика Вернера Гейзенберга?
Отец Никанор слышал и эту фамилию, но ничего из его работ не читал. Он и об Эддингтоне-то имел весьма смутное представление, ибо курс естественных наук в духовной академии был ничтожен. Но чтобы не казаться своему собеседнику неучем, он хотя и робко, но утвердительно кивает на его вопрос.
От Корнелия не ускользает эта робость его кивка. Да у него и без того нет никаких сомнений, что «попик» ничего не должен смыслить в квантовой механике, о которой и сам-то Корнелий имеет весьма смутное представление. Однако он читал кое-какие научно-популярные статьи и усвоил такие ее термины, как «соотношение неопределенности» и «принцип дополнительности» и любил щегольнуть ими в разговоре с недоучками. Известны ему и некоторые философские заблуждения Гейзенберга. Поэтому-то он и спекулирует теперь его именем.
— Известно вам, конечно, и такое выражение, как «свобода воли электрона». Наука не может одновременно определить ни точной скорости его, ни точной координаты.
Отец Никанор вспоминает теперь, что что-то подобное внушали ему и в академии. А Корнелий надеется, что ему не должно быть известно о «принципе неопределенности», объясняющем «свободу воли» электрона.
— Да и что вообще остается от материи в мире микрообъектов? На какие органы чувств могут действовать микрочастицы, если мы «общаемся» с ними лишь при помощи экспериментальной аппаратуры? — энергично жестикулируя, продолжает развивать свою мысль Корнелий. — Да и не с ее помощью даже, а посредством математического аппарата, то есть с помощью абстрактных математических формул, начертанных на листке бумаги. Разве удивительно после всего этого, что об электроне никто не может сказать ничего определенного? То он частица-корпускула, то волна, и никому не ведомо, когда переходит он из одного состояния в другое. А разве знает кто-нибудь его точные границы? Одни уверяют, что они существуют, другие утверждают, будто электрон «размазан», не локализован. Вы меня понимаете?