Неизвестная земля (сборник)
Шрифт:
— А насчет Вари вы правы, это действительно не та девушка, которую возьмешь демонстрацией силы. Но в этом есть другая сторона медали. В поступке Вадима она видит проявление дикости и неотесанности его натуры и потому пытается его перевоспитывать. К тому же не исключено, что ей, может быть, все-таки приятно, что он делает это из-за нее.
— Ну, не знаю, не знаю… — с сомнением покачивает головой Корнелий. — Не думаю все-таки, чтобы он взял ее грубостью. Этого у нее хватает и от ее папаши. Она, по-моему, натура мечтательная, и грубостью Вадима можно лишь все дело испортить. Недаром же в психологии существует такое понятие, как «совместимость» или «несовместимость» характеров.
— О, вы широкообразованный человек, Корнелий Иванович! — искренне восхищается своим шефом Колокольчиков.
— Мне не надо вашей лести, Вася, — снисходительно усмехается Корнелий. — Я типичный дилетант широкого диапазона. И потому в наш век узких специалистов выгодно отличаюсь от многих кандидатов наук. Конечно, если уж говорить откровенно, я прямой потомок Остапа Бендера, эволюционизировавшего в соответствии с духом времени. Не помню, какое было образование у Остапа — нужно будет перечитать «Двенадцать стульев», самое большое — восемь классов одесской гимназии, наверно. При его природном остроумии и таланте мелкого авантюриста этого было достаточно, чтобы стать фигурой в эпоху нэпа. А в наши дни не поднялся бы он выше рядового тунеядца.
— Ну, а у вас какое же образование? — любопытствует Колокольчиков.
— Довольно широкое. Пришлось уйти, не по собственному желанию, конечно, с разных курсов трех столичных факультетов: юридического, физико-математического и биологического. И плюс самообразование. Все это дает мне возможность быть на уровне века в нашем не очень благородном деле.
— А почему не очень благородном? — удивляется Колокольчиков. — Почему вообще мы, мыслящие и рожденные для лучшей доли личности, должны ишачить на простых советских людей? Я не желаю этого!..
— Но ведь ишачите? — смеется Корнелий Телушкин. — Вы в своей конторе, Вадим на заводе. И потому давайте, Вася, без этих красивых слов о мыслящих личностях. Мыслите вы главным образом о том, как бы повкуснее пожрать, выпить да еще по части девочек…
— А вы?
— Да, и я тоже. И скрываю это только от милиции да от тех, кого мне нужно облапошить. Ну, а теперь хватит философии — займемся делом. Вадим, сбегай-ка на кухню и извлеки там из холодильника бутылку шампанского.
— Вот это дело! — восхищенно вопит бывший Ковбой.
— Нет, это не дело, — поправляет его Корнелий. — О деле я доложу вам перед тем, как мы наполним бокалы этим благородным напитком.
Вадим поспешно уходит на кухню, а заинтригованный Колокольчиков заискивающе смотрит в глаза своему шефу.
— Видно, что-нибудь феноменальное?
— Достаньте-ка лучше фужеры из буфета.
Пока Вадим освобождает пробку бутылки от проволочек, Колокольчиков проворно расставляет фужеры на письменном столе Корнелия.
— Открывать? — спрашивает Вадим.
— Погоди, сначала я оглашу нашу новую декларацию. Отныне прекращается вся наша деятельность по так называемой фарцовке. Это слишком мелко и недостойно дельцов с размахом.
— Только поэтому! — недоумевает Колокольчиков, снискавший себе славу одного из лучших фарцовщиков столицы.
— Нет, не только. А главным образом потому, что мне сделано более солидное предложение. С завтрашнего дня мы начнем торговать с иностранцами господом богом.
— Иконками? — догадывается Колокольчиков, не выражая при этом особого энтузиазма.
— Да, иконками. Но не теми, которые мы скупали у богомольных подмосковных старушек, а произведениями живописного искусства. Шедеврами великого живописца пятнадцатого века Андрея Рублева. Слыхали о таком?
— Да нет, откуда нам… — вяло отзывается Вадим.
— Ну, ты-то известный лапоть, — беззлобно ухмыляется Корнелий. — Тебе действительно неоткуда это знать. А вот Вася знает, конечно.
— Да, я знаю. А где их взять, эти шедевры?
— Будем делать, — бодро заявляет шеф корпорации бывших фарцовщиков.
— То есть как это — делать?
— Ну, подделывать. Какая разница?
— А такая, что это будет явной липой, иностранцы ведь не дураки. Те, кому нужен Рублев, наверное, неплохо в нем разбираются. И потом, существует ведь специальная экспертиза…
— Все правильно, — соглашается Корнелий. — Но дело в том, что тот, который сделал мне предложение поставлять ему шедевры Рублева, такой же мошенник, как и мы. Не понимаете? Сейчас объясню.
— Давайте, может быть, сначала выпьем? — умоляюще произносит Вадим. — Без пол-литра, как говорится…
— Потерпи! — машет на него рукой Корнелий. — Ты и в трезвом-то виде худо соображаешь. Ну, так вот, тот иностранец, с которым меня сегодня познакомили, сам предложил мне заняться таким мошенничеством. Он снабдит нас красками. Они по своему химическому составу ничем не будут отличаться от тех, которыми пользовались современники Рублева. Нам остается только подыскать живописца. Я думаю, Лаврентьев возьмется рисовать православных наших богов под Рублева.
— А на чем? Полотно тоже ведь должно быть старинным.
— Будем писать на старых иконах, пропитанных ладаном и запахом лампадного масла. Такие иконы можно раздобыть у тех же старушек, а за более приличное вознаграждение и у служителей православной церкви.
— В крайнем случае можно и спереть, — предлагает Вадим.
— Нет, — категорическим тоном возражает Корнелий. — Мы не будем обострять наших отношений с милицией, это нам ни к чему. И вообще — как можно меньше противозаконий. Торгуя с иностранцами, будем продавать только бога, а не родину, И если, не дай бог, засыпемся — сделаем вид, что считали это антирелигиозной деятельностью.