Неизвестная земля (сборник)
Шрифт:
Омегин, к которому обращается Возницын, смущенно молчит, делает вид, что вопрос этот относится не к нему. А его сосед восклицает почти возмущенно:
— Ну, это знаете ли, запрещенный прием! Удар ниже пояса!..
— В самом деле, — поднимается со своего места Добрянский, — не будем экзаменовать друг друга. Всем и без того известно…
— Почему же известно! — пожимает плечами Гуслин. — Достоверно ничего еще не известно.
— Вот именно! — выкрикивает Омегин. — Вспомните-ка эффект Вавилова — Черенкова! Разве он не опровергает…
Агрессивный Гуслин оттесняет тем временем Фрегатова и завладевает трибуной.
— Эффект Вавилова — Черенкова, дорогой, ничего не опровергает. В нем речь идет о фазовой, а не об истинной скорости света. И я имею в виду именно эту истинную скорость и ту трудность, которая возникает при попытке объяснения нелокального взаимодействия элементарных частиц. Эту трудность все-таки можно было бы разрешить, если бы пренебречь теорией относительности, утверждающей отсутствие в природе сигналов со сверхсветовой скоростью.
— Такие сигналы могли бы существовать лишь вне материальной среды, — возражает ему Возницын. — Но такой среды, как известно, не существует.
— А вакуум? — раздается голос неизвестного Русину бородатого существа студенческого возраста.
— Вы, наверно, представляете его себе как абсолютную пустоту? — не без иронии осведомляется Возницын.
— Зачем же пустоту? — обижается «бородач». — Это нулевое состояние физического поля. «Нуль-пространство», так сказать.
— Значит, что-то антиматериальное?
— Во всяком случае, пространство без частиц и электромагнитных и гравитационных полей.
Чувствуя, что спор снова приобретает опасный характер, Добрянский встает и примирительно машет руками.
— Я боюсь, что так мы действительно договоримся до отрицания материи. Давайте все-таки вернемся к повести товарища Русина.
— Ну вот, как только дошли до самого интересного, так сразу же снова запрет, — ворчит яростный противник всяких пределов Сидор Омегин. — Боимся, как бы чего…
— А чего бояться? — смеется Возницын. — Бояться можно только собственного невежества, а не ниспровержения материализма. Правильно сказал споривший со мной товарищ: вакуум — это действительно нулевое состояние физического поля, но это не совершенно пустое пространство. В нем существуют виртуальные электронно-позитронные и иные пары. Есть в нем и виртуальные фотоны. Я уже не говорю о все проникающих и, пожалуй, даже все заполняющих нейтрино. Следовательно, физический вакуум — это не отсутствие материи, а разновидность материи. Не нужно поэтому спекулировать такими словечками, как «нуль-пространство», сбивающими с толку людей недостаточно просвещенных.
— И все-таки, — улыбаясь, стучит стаканом по графину Добрянский, — вернемся к Русину, тем более что материалистическая точка в споре этом явно восторжествовала. Дадим возможность товарищу Фрегатову закончить его выступление. Куда он, кстати, делся?
— А меня товарищ Гуслин выжил с трибуны, — смеется Фрегатов. — Да я и забыл уже, что хотел сказать. А что касается предела скорости, то я тоже думаю…
— Нет, давайте все-таки подумаем сначала о повести Русина, — настаивает Добрянский. — Вы, кажется, сетовали, что она недостаточно «сумасшедшая»?
— Не только она, но и вообще вся наша фантастика… А в повести Русина не очень убедительно утверждение высокого совершенства населения Фаэтона. И это досадно. Сама жизнь подбрасывает ведь эти доказательства. Все, наверно, читали недавнее сообщение о Калифорнийском метеорите? Непонятно? В нем обнаружили ведь кристаллы кремния. Какие-то сплющенные пластмассовые и металлические детали, но главное — кристаллы химически сверхчистого кремния! Разве вам не ясно, что это такое? Это транзисторы! Какое же вам еще доказательство несомненного существования высокоразвитой цивилизации на Фаэтоне?
— Но ведь их нашли в метеорите, который мог быть и не осколком Фаэтона, — замечает кто-то.
— Ну, едва ли, — покачивает головой Фрегатов. — У астрономов ведь почти нет сомнений, что метеориты — осколки астероидов, а астероиды, видимо, осколки Фаэтона, хотя эту точку зрения разделяют далеко не все. Я лично почти не сомневаюсь в этом, но гибель Фаэтона, описанная Русиным, меня не убеждает. Едва ли это результат атомной катастрофы. Да и не ново. Такую гипотезу высказал еще в 1962 году украинский писатель Микола Руденко. У него, правда, имеется в виду атомная война, а у Русина спонтанная детонация огромного количества термоядерного оружия, накопленного многими государствами Фаэтона. В этом есть, конечно, некоторая разница, но все равно не оригинально.
Потом выступают другие, но Алексей никого уже не слушает. Он и сам не удовлетворен своей повестью — чего-то в ней явно не хватает.
3
Когда участники обсуждения повести Русина начинают расходиться, Добрянский протягивает Алексею руку.
— Ну что ж, будем считать, что все прошло хорошо.
— Хорошо? — удивляется Русин.
— По пятибалльной системе не менее четверки, — смеется Добрянский.
— Но ведь явно же ругали…
— А за что? Нет, дорогой мой Алексей Васильевич, я расцениваю это обсуждение как явно положительное и не жалею, что напечатал вашу повесть в «Мире приключений». Мне она по душе, и я не изменил своего мнения о включении ее в сборник, которым мы начнем первый том приложений к нашему журналу. Нужно только доработать кое-что.
— Спасибо вам, Петр Ильич! — пожимает руку редактору растроганный Русин. — Но если вы действительно включите мою повесть в этот сборник, то я ее не только доработаю, но и основательно переработаю.
С Добрянским прощаются проходящие мимо литераторы, и это мешает его разговору с Русиным.
— Знаете что, давайте поедем домой вместе? — предлагает он Алексею. — Нам ведь по пути. Вот дорогой и поговорим…
— А что, если хватить по рюмочке, Петр Ильич? — весело предлагает вдруг подошедший к ним Сидор Омегин и бесцеремонно берет редактора под руку.
— Ну нет, увольте меня от этого: я ведь не пьющий.
— А я разве пьющий? — удивляется Омегин, увлекая Петра Ильича к скрипучей лесенке, ведущей с антресолей старого здания Дома литераторов к залу ресторана. — Это для бодрости духа и профилактики. А главное — повод поговорить по душам.
Видя, что от Омегина не отделаться, Добрянский смущенно оборачивается к Русину.
— А как вы, Алексей Васильевич?
Русин достаточно хорошо знает Омегина, чтобы надеяться отвязаться от него. Да и сам он так переволновался сегодня, что не прочь выпить немного.