Неизвестные солдаты, кн.1, 2

Успенский Владимир Дмитриевич

– По местам! – скомандовал Карасев. – Гаси, Ваня, кухню, лезь в танк, к водителю.

– Подожду малость, пока не приспичило. Я для тебя наблюдение вести буду.

Немцы ненадолго скрылись в овраге и появились снова уже гораздо ближе. Моторы буксовавших машин работали с надрывом, солдаты облепили грузовики, подталкивали их плечами.

– Накатались, сволочи! – злорадствовал Лешка. – Теперь машины на вас ездят! А ну, подвинься, – сказал он башнеру. – Я их сейчас сам раскулачу!

Башня развернулась, осыпая снег. Длинный ствол пушки медленно

пополз вниз, остановился, потом опустился еще немного. Иван открыл рот, чтобы не оглушило. Выстрел в морозной тишине лопнул со звоном. На месте головной машины вспыхнул огненный шар и сразу исчез в дыму. Секунда – и осталась только черная, парящая груда обломков.

Немцы даже не сообразили в чем дело, продолжали подталкивать задний грузовик, а второй снаряд уже взметнул землю чуть левее дороги. Солдаты разом повалились на снег, будто сдутые порывом ветра, а грузовик, как испуганный, попятился, покатился назад по склону оврага.

Лешка выстрелил еще три раза и вылез на башню; зверовато ощерясь, вертел головой, искал цель. Но если и были уцелевшие немцы, то они скрылись в овраге. Третья машина горела, а возле нее валялись убитые.

– Землячок, дорогой! – восторженно кричал Иван. – Утешил ты меня! За все мои горькие денечки утешил!

– Не лезь! Погоди! – заорал на него Лешка. – Очумел ты, черт старый! Гляди, еще вон идут!

– Пущай идут! Мы их всех в сыру землю! На удобрению! – кричал Иван, распаленный хмелем и радостью.

На этот раз немцев было больше, целая рота. Но без машин. Выходили они из леса, прямо по снежной целине направляясь к дороге. Карасев не утерпел, послал несколько снарядов. Немцы рассыпались в стороны от черных воронок, однако направления не изменили. Они явно стремились попасть на дорогу. Вероятно, их поджимали сзади, и другого пути не было.

– А ну, еще плюхни, земляк! – пританцовывал на броне Иван. – Выдай им полную норму сухим пайком!

– А вот и выдам! – стреляя, кричал Карасев.

– Леха, голубчик! Вон туды, к березкам, подкинь пару горячих!

– А вот и подкину! – злобно щерился Лешка, посылая снаряд за снарядом.

Немцы около березняка залегли, зарылись в снег. Стрелок попробовал достать их пулеметом.

Потом с немцами что-то произошло. Они начали вскакивать группами то в одном, то в другом месте. И все поворачивались спиной к танку, а лицом туда, откуда пришли. Лешка только успел прицелиться в самую тесную кучу, как Иван сверху стукнул валенком по его голове.

– Погоди, Леха! Наши там!

Немцы поднимали руки. Черные их фигуры отчетливо вырисовывались на снегу. А между ними, сливаясь с белым фоном, почти невидимые, как призраки, быстро скользили лыжники в белых халатах.

– Хватит, Леха! Их сейчас доктора наши долечат! – веселился Иван.

На дороге появились кавалеристы. Ехали без строя, спешили, скакали в обгон друг друга. Застоявшиеся на холоде лошади играючи несли всадников. А вдали, за ними, вытягивалась на бугор длинная колонна.

Танк, сбрасывая

маскировку, подполз к дороге, выволок кухню. Ребята вылезли на броню, махали руками своим.

Первым подскакал пожилой краснолицый кавалерист с заиндевелым чубом, с ледышками на усах. Голой ручищей держал повод. Осадил коня. Высокий вороной мерин упрямо выгнул шею, пена с морды брызнула в лицо Карасева.

– Ну?! – крикнул разгоряченный всадник.

– Жужжит! – ответил весело Лешка.

– Чего жужжит? – обалдело глянул на него конник.

– А чего – ну?

– Немец, говорю, где?

– Вот немец! – показал Лешка на трупы возле дымящихся остатков машин.

– Га! Сейчас я тебе! – замахнулся нагайкой кавалерист.

– Сам ешь! – отпрыгнул Карасев.

– Эй, шустрый, берегись, в другой раз достану! – засмеялся всадник и отпустил повод. Конь с места взял прыжком, присев на задние ноги, помчался галопом.

С говором и смехом по трое в ряд проезжали мимо кавалеристы. Звякало оружие, всхрапывали лошади. Обгоняя колонну, по свежим лыжням бесшумно скользили лыжники в новых незагрязненных халатах, розовощекие молодые парни с автоматами на груди. Показалось, может, Ивану, а может, и вправду, промелькнуло передним лицо Игоря. Но и моргнуть не успел – скрылась белая фигура, затерялась среди множества таких же.

Стоя над парящим котлом с черпаком в руках, кричал Иван проезжавшим красноармейцам:

– Пюре, ребята! Пюре горячая! Бери, кому надо!

Лыжники проносились мимо, а кавалеристы задерживались, прямо с седел протягивали котелки. Иван накладывал дополна, без меры. Конники ели на ходу, отпустив поводья привычных к строю лошадей.

– Своим оставь! – сказал Карасев.

– Все свои, Леха! Все наши! Видел, пошла России! Пюре горячая, ребята, давай котелки! Всю Россию накормлю, Леха! Было бы кого кормить, парень!

Карасеву казалось, что веселится Иван на радостях, под хмельком. А глянул в лицо Ивана и обомлел: глаза у него блестели слезой, мокрыми были щеки.

– Да ты никак плачешь?

– Это я-то? Нет… Пар, значит, в глаза шибает. Сзади мороз, а тута пар, – смущенно бормотнул Иван и отвернулся, вытирая лицо рукавицей.

* * *

Высшее немецкое командование страдало неизлечимой болезнью: чрезмерной самоуверенностью. Эта самоуверенность притупила у гитлеровских генералов стратегическую дальновидность, способность критически осмысливать свои действия.

Два месяца фашистские дивизии сражались на подступах к Москве. Дважды предпринимали они «генеральное наступление» на столицу, оба раза понесли большие потери и были остановлены. Но немцы упрямо верили, что захват Москвы – дело нескольких недель или даже нескольких дней. Они бросили в бой все резервы, гнали свои войска в новые и в новые атаки. Гитлеровские генералы считали, что Красная Армия тоже ввела в сражение все силы и что эти силы напряжены до крайности. Казалось, еще удар – и цель будет достигнута!