Неизвестные солдаты, кн.1, 2

Успенский Владимир Дмитриевич

В третьем взводе проводил беседу старший политрук Горицвет. Красноармейцы слушали невнимательно, но терпеливо, позевывая в кулаки. Подняли их рано, утомило нервное напряжение, разморила жара, всем хотелось спать.

У Горицвета на коленях лежала тетрадка. Заглядывая в нее, он торопливо рассказывал что-то о развитии сельского хозяйства, упоминал тракторы и комбайны. Политрук никаких новых указаний сверху не получил и выполнял сейчас свой, утвержденный комиссаром, месячный план.

«Почему все так спокойны? Еще не поняли, еще не осмыслили?» – думал Бесстужев. Он бродил возле окопов, говорил с людьми, отдавал распоряжения,

но происходящее вокруг будто не касалось его. Он искал что-то в себе, что-то мучило его, но он не мог понять, что именно. Он сознавал, что поступил правильно, убив того немца. А в памяти всплывали глаза, укоризненный взгляд. И думалось: ведь мог и не убивать. Ранил бы, потом его подобрали бы, он мог бы выжить. Нет, все не то! Самое главное – это страх смерти, это ужас, испытанный им. Может, он просто трус? Ведь он там потерял рассудок, был как в тумане.

Айрапетян давно уже рассказал всем, что произошло с ними, наверняка и добавил для остроты. На Бесстужева смотрели с любопытством, это было неприятно ему. Казалось, что любопытство вызвано только одним: вот, дескать, человек, убивший другого человека. Какой же он? Что он переживает?.. Может быть, так, а может, и нет. Бесстужев растерялся, не способен был понять сейчас сам себя, не то что других.

А Патлюк во всеуслышание объявил: будет ходатайствовать о медали. Но за что? Тот же самый Патлюк, присмотревшись к Юрию, сказал командирам: «Да не приставайте вы к нему. Он же, как чокнутый, глядит и не видит. Сердце-то еще небось в пятках играет. Отойдет малость, тогда расспросите».

Юрия сейчас тянуло к Патлюку, возле него чувствовал себя спокойней. Вероятно, потому, что капитан очень уж просто смотрел на все: «Шлепнул офицерика, ну и порядок. Оправдал, значит, государственные харчи». Было в его словах что-то циничное, но, несмотря на это, в грубой простоте Патлюка ощущал Юрий нужную ему опору.

На командном пункте роты в выемке железной дороги старшина Черновой раскладывал ручные гранаты, выброшенные у пограничников, делил между взводами. Лейтенант Алешкин, разбитной весельчак-красавец, ерошил свои белые вьющиеся волосы и горячо убеждал Патлюка отпустить его за «языком».

– На кой ляд мне «язык» твой? Кто его допрашивать будет? Ты по-немецки знаешь?

– В штаб отправим.

– А убьют тебя, кто отвечать будет?

– Что ж, убьют! Или грудь в крестах, или голова в кустах! Вон Бесстужев у нас в героях ходит, дайте и мне отличиться, товарищ капитан, – весело напирал Алешкин.

Может, и уломал бы Патлюка настойчивый лейтенант, но в это время с насыпи раздался крик:

– Товарищ капитан, наши подходят!

Командиры поднялись на насыпь. С юго-востока, по той дороге, по которой прибыла рота Патлюка, двигалась колонна, выползавшая из дальнего леса. Километрах в полутора перед ней – головное охранение. Колонна была очень длинной и казалась издали серой гусеницей, извивавшейся среди зеленых полей. Ветер относил в сторону пыль, она широкой полосой тянулась обочь дороги, прилегая к земле, будто дымовую завесу ставили там.

– Глянь, Бесстужев, наш полк, вроде, – протянул бинокль капитан. – Да не на колонну, на охранение смотри. Вроде бы Захаров ведет!

– Похоже.

– Мне дай! – нетерпеливо потянул бинокль Алешкин. – Теперь повоюем! Держись, немец!

– Ну наши и наши, чего ты прыгаешь, как мальчишка, – проворчал Патлюк. Он

и рад был приходу своих и побаивался неприятного разговора с командиром полка.

Как там ни крути, но авторитет свой капитан подмочил, это факт. Не случайно командир послал за патронами именно его. Так уж считалось, что Патлюк все может. А что же тут сделаешь, если впереди немцы…

Над лесом, из которого вытягивалась колонна, появились самолеты. Их было штук пятнадцать. Бомбардировщики в сопровождении истребителей. Летели они по-журавлиному, острым клином.

– Вот и летчики раскачались, – сказал Алешкин. – Пообедали, значит, и захотелось им свежим воздухом в атмосфере подышать.

Колонна остановилась. Резче выделились интервалы между ее отдельными частями, они будто уменьшились, сжались, как пружины. И вдруг плотная масса начала расползаться, редеть, разом потеряв очертания строя.

– «Юмкерсы»? А? – вытянув шею, крикнул Алешкин, то ли удивляясь, то ли спрашивая.

У Бесстужева сухо стало во рту, и волной накатился страх, как давеча утром. Но не за себя, а за тех многих, что бежали сейчас, по полю: там все свои, все знакомые, укрыться негде, а немцы – над головами.

По всему полю вскинулись черные, дымные конусы взрывов. Самолеты бомбили, сломав строй, а штук пять или шесть носились над дорогой, стреляя из пулеметов то артиллерийским упряжкам, по грузовикам и повозкам.

К перекрестку, подальше от страшного места, мчалась двуколка. Бесстужев видел мелькающие в галопе нога лошади, бойца, который падал при рывках на дно двуколки и снова вскакивал, крутил кнутом. На повозку спикировал истребитель. Летчик озоровал, пронесся над головой лошади. Она шарахнулась от рева мотора, и это спасло ее, пулеметная очередь легла в стороне. Промазал летчик и со второго захода, и это, видимо, раззадорило его. Истребитель разворачивался для новой атаки. Повозка неслась прямо к тому месту, где окопалась рота Патлюка. Все смотрели на этот поединок. Бесстужев почему-то шепотом подсказывал ездовому: «В кусты, голубчик, в кусты сверни». Лейтенант Алешкин, стоявший на шпалах, кричал, непонятно чем восхищаясь:

– Что делает, а?!

Подбежал старший политрук Горицвет, размахивая длинными руками, сказал Патлюку:

– Стрелять прикажи! Пусть стреляют!

– Куда? – непонимающе обернулся тот.

– Лошадь убьют пускай, лошадь! – частил Горицвет. – Она же на нас летчиков наведет.

– Да ты в уме? По своим-то! – ошалело мотнул головой капитан и вдруг, спохватившись, закричал во всю глотку: – Воозду-у-х! Ложись! – хотя вокруг все уже давно лежали, а стоял только он сам и несколько командиров возле него.

Да еще старшина Черновод, задрав к небу свой огромный пористый нос, не столько следил за боем, сколько косил глазом в сторону Патлюка, ожидая команды. И как только капитан крикнул, мгновенно упал в траву.

Повозка совсем близко. Взмыленная лошадь с ходу взяла железнодорожную насыпь. Ударившись об рельс, отлетело правое колесо. Бросив широкую тень, пронесся истребитель. Сквозь рез мотора слышалась частая пулеметная строчка. Лошадь запнулась, будто хотела остановиться, с разгону, поджав передние ноги, сунулась мордой о землю. Сила инерции была так велика, что круп лошади взметнулся вверх, и она, обрывая упряжь, перекинулась через голову. Ездовой вылетел из двуколки и, растопырив руки, спиной шлепнулся в кусты.