Неизвестные солдаты

Успенский Владимир Дмитриевич

Очень не хотел Светлов, чтобы убитых видела Василиса. И без того много пережила девка. Вернулась тогда под утро, чуть живая от страха. Целые сутки била ее трясучка, как в лихорадке. Герасим Пантелеевич парил ей ноги, давал, водку и чай с медом - не помогало.

Но Василиса все-таки пришла в правление. Остановилась возле двери. Исхудала за эти дни, выглядела еще более высокой. Лицо почерневшее, неподвижное. Долго, не мигая, смотрела на Демидку сухими глазами. Потом сняла свой новый пуховой платок, накрыла им парня и ушла, не сказав ни слова.

* * *

Герасим Пантелеевич посоветовался со стариками и с родней Григория Дмитриевича - Аленой

Булгаковой. В Одуеве держались еще немцы. Кто знает, может, фронт там будет стоять долго. Оно, конечно, в такой мороз мертвый может лежать сколько хочешь, а все-таки это нехорошо. Да и немцы могли вернуться в деревню - на войне случается всякое.

– Схороним здесь, - сказала Алена.
– Зачем его в город везти? И мать его здесь зарыта, и отец. И дед с бабкой. В своей земле лежать будет.

Могилы Герасим Пантелеевич и старики копали два дня. Глубоко промерзшая земля поддавалась плохо, со звоном отскакивал от нее лом. Старики больше кряхтели, перекуривали, вспоминали, кого и когда довелось им провожать на тот свет.

Опустили в ямы некрашенные гробы. Заголосили, запричитали бабы. Светлов, подергивая редкую татарскую бороденку, сказал сурово:

– Прости и прощай, дорогой наш Григорий Дмитриевич. В этой вот церквушке окрестили тебя, сюда ты и возвернулся. Плохого мы от тебя не видели, а хорошего много. Спи спокойно. Ну, земля тебе пухом!

Твердые комья дробно застучали по гробу.

Еще через пару дней в другом конце кладбища закопали Крючка. Жена деда Сидора упросила стариков съездить за ним. Как-никак, а все же свой человек, православный и негоже было бросать его среди басурман.

А убитых немцев некому было убрать. Кавалеристы ушли дальше, к Одуеву. Среди крестьян не нашлось охотников долбить землю ради незваных пришельцев. В зимнем туманном небе над полем боя с утра начинало кружиться воронье, и до самого вечера не, затихало там гортанное хриплое карканье. Потом, разведав поживу, зачастили туда оголодавшие волки.

25

В штабе 2-й танковой армии - необычайная тишина. Не слышно голосов, хотя все отделы продолжали работать, все офицеры находились на своих местах. Телефонные разговоры вели почти шепотом. По коридорам пробирались на цыпочках, боясь как бы не скрипнули сапоги.

Работники штаба волновались. Из уст в уста передавалась новость: ожидаются крупные изменения в командовании и перемещения по службе. Однако суть дела знали только двое: сам генерал-полковник Гудериан и начальник штаба подполковник барон фон Либенштейн, закрывшиеся в кабинете. Если кто-нибудь осмелился бы сейчас зайти в кабинет, то увидел бы картину совершенно неправдоподобную. Гейнц Гудериан, об аккуратности которого ходили анекдоты, лежал на кровати в сапогах, в расстегнутом и помятом мундире. На опухшем лице застыло удивленно-обиженное выражение.

Подполковник Либенштейн, как всегда подтянутый, выбритый и надушенный, сидел за столом в кресле Гудериана и писал ручкой, которой раньше пользовался только сам генерал. Либенштейн составлял проект прощального приказа по войскам. Это было последнее, что он должен был сделать для своего командира: сегодня утром поступило распоряжение Гитлера о снятии генерал-полковника Гудериана с занимаемой должности и о зачислении его в резерв.

Рухнули все надежды Гейнца. По существу это был не только крах его карьеры, его мечты достигнуть наполеоновского величия, это было полуофициальным признанием краха теории молниеносной войны. Фюрер больше не верил в эту теорию, не верил в людей, создавших ее, но не сумевших

осуществить на практике. Не случайно Гитлер всего неделю назад повысил в должности старого недруга и соперника Гудериана фельдмаршала фон Клюге, назначив этого сторонника медленных и планомерных действий командующим группой армий "Центр". Было ясно, что теперь фельдмаршал использует свои возможности, чтобы отомстить Гудериану за многочисленные неприятности. Но Гейнц, сам не раз подставлявший ножку соперникам в борьбе за власть, не ожидал, что фон Клюге нанесет ему удар такой силы и так быстро.

Фельдмаршал сразу же обвинил Гудериана в невыполнении приказа об удержании до последнего солдата каждого населенного пункта. Такой упрек можно было бросить сейчас любому немецкому генералу. Приказ не выполнялся по той простой причине, что русские не давали возможности остановиться и закрепиться, путали своим быстрым наступлением все планы. Но фон Клюге обвинил только Гейнца.

Формально фельдмаршал был прав. Обозленный таким поворотом дела, Гейнц резко поговорил с фон Клюге. Тот немедленно доложил фюреру о конфликте и неповиновении. Результатом явилось то, что 20 декабря фюрер вызвал Гудериана для личной беседы. Пришлось вылететь в Растенбург.

Беседа продолжалась пять часов с двумя перерывами: на обед и для просмотра кинохроники. Гитлер сам не ездил на передовую. Он избегал риска. Его жизнь была слишком нужна Германии. Он представлял себе современный бой по донесениям и кинокадрам. Но все равно Гудериану было очень трудно возражать фюреру.

Гейнц оправдывал отступление недостачей сил и средств, а еще тем, что нет возможности в широких масштабах строить укрепления, рыть траншеи и блиндажи. Земля промерзла, фортификационные работы требуют много людей и времени. Гитлер оказал на это: нужно использовать здания в населенных пунктах, особенно подвалы. Нужно строить укрытия из снега и льда. Во время прошлой войны, когда он сам был рядовым, замерзший слой земли разбивали снарядами крупных калибров, а потом пускали в ход кирки и лопаты. Снаряды и взрывчатку можно не жалеть.

Гудериан мог бы объяснить, что линия фронта слишком длинна, не хватит ни орудий, ни боеприпасов для осуществления предложений фюрера. Россия это не Франция, земля там промерзла настолько, что снаряды не проникают глубоко и оставляют очень мелкие воронки, Но он не хотел раздражать Гитлера. Он должен был добиться главного: разрешения отвести свои войска на рубеж рек Оки и Зуши.

Фюрер не одобрил план отхода, но обещал подумать над этим. Во время перерыва старый приятель полковник Шмундт, главный адъютант Гитлера, посоветовал Гейнцу не настаивать на своем. Фюрер сейчас обозлен неудачами и особенно вспыльчив. Он ищет генералов, способных поправить дело. Гудериан по-прежнему пользуется авторитетом, но у него слишком много врагов и завистников.

– Я готов сделать для вас все, что сумею, - любезно предложил Шмундт.

– Спасибо, но помочь себе способен сейчас только я сам. А для будущего мне хотелось бы знать, кого, кроме фон Клюге, я должен буду отблагодарить за услуги.

– Дорогой генерал, разве в этом дело! Вы сами знаете своих недоброжелателей. Но главным образом виноваты во всем русские.
– Полковник говорил несколько развязно, и Гудериан отметил это как плохой признак. Примите дружеский совет, мой дорогой генерал. Если обстановка на фронте в ближайшее время не изменится к лучшему, постарайтесь вспомнить о какой-нибудь своей болезни. Вы устали и можете попроситься на отдых, как сделал фельдмаршал Бок.