Неизвестные солдаты
Шрифт:
Сейчас, после пережитого волнения, ее бил озноб. Она куталась в платок, стараясь согреться.
23
Днем через Стоялово прошел санный обоз. Лошади сильно подбились на плохой дороге, от них валил пар. Порванная упряжь подвязана была веревками. Остановились немцы на пару часов. Ходили по избам, искали хомуты, шлеи, чересседельники. На колхозной конюшне взяли четырех коней, бросив вместо них замученных до полусмерти.
Григорий Дмитриевич и Герасим Светлов выскочили посмотреть, куда отправились немцы. Они уехали на запад.
– Что, Герасим Пантелеевич, тикает, что ли, немчура-то?
–
– Через Малявку? Мост-то там старый.
– Держит, значит. А мы до войны тракторы по нем гнать боялись, крюк делали.
Григорий Дмитриевич заметно повеселел. Будто и боль в пояснице ослабла. Не таясь, расхаживал по двору. Улучив минуту, когда никого не было, спросил Василису:
– А ну, комсомолия, парнишка этот, у которого наган, живой-здоровый?
– Демид-то? А что ему сделается.
– Как свечереет, приведи его ко мне. Василиса пристально посмотрела на Григория Дмитриевича, подергала кончик платка.
– Демида приведу. Но если вы чего задумали, то и я с вами.
– А это как тятя твой скажет.
– В таком деле тятя мне не указ!
– Ишь какая!– улыбнулся Григорий Дмитриевич, откровенно любуясь ее молодым, раскрасневшимся и очень уж строгим сейчас лицом.
Василиса ушла. А он сел на бревно и набил махоркой трубочку. Мороз приятно пощипывал кожу. Холодное прозрачное небо подернулось легкой предвечерней дымкой. Казалось, огромным ледяным куполом накрыта была деревня вместе с полями. Темной полосой вмерзла в край небосклона зубчатая кромка леса.
Григорий Дмитриевич смотрел на бугор, на едва видимую отсюда избу Алены Булгаковой. Там, в этом доме, он родился и вырос. Когда он был еще мальчишкой, русские тоже воевали с немцами. Тогда, как и сейчас, тоже опустела деревня. Четыре года жили бабы одни, некому и нечем было пахать. Земля заросла бурьяном. Мало кто из мужиков возвратился с той долгой войны. Но подтянулась молодежь и опять окрепла, встала на ноги деревня.
Так и теперь. Ушел на фронт Иван, но ушел не от пустого места. Оставил себе замену на будущее: трое молодых Ивановичей подрастали под крышей дома его.
Или взять Василису. С малолетства отбивала руки при вдовом отце, управлялась с двумя братишками, с печкой, с коровой, со стиркой. И в школу бегала. Была вроде невидная этакая замухрышка. Только запоминались необыкновенно голубые и чистые ее глаза. А теперь расцвела девка в самое неподходящее время. Тоже для будущего расцвела. Чуть ли не каждый день пишет письма милому дружку своему Дьяконскому Виктору. Пишет и складывает листочки в старую помятую коробку из-под ландрина, в которой, может, еще бабка ее держала иголки да нитки.
"Зря пишешь, - сказал ей однажды Григорий Дмитриевич.– Все равно отправить нельзя".– "А вот наши придут, и отправлю", - спокойно ответила она. И такая непоколебимая уверенность звучала в ее словах, что Григорий Дмитриевич мысленно упрекнул себя в малодушии и бестактности.
Василиса, Игорь, Виктор и Ольга Дьяконские - они уйдут в то далекое время, в которое Григорию Дмитриевичу не удастся заглянуть и одним глазом. Ну что же, каждому свое. Он ведь тоже
Может, для них слово "немец" не будет звучать так же, как слово "война"...
"Нет, - жизнь - это штука неистребимая, - с радостной грустью думал Григорий Дмитриевич.– Как ты ее ни топчи, она все равно свое заберет. Ветки обломай - ствол останется. Ствол свали - от корня расти будет!"
Он даже расчувствовался от этих необычных своих мыслей. "Всерьез дедом стал... И спину ломит, и слезы вроде бы близко... Эх, командир, командир, рано еще под уклон-то идти".
– Рано!– громко сказал он.
– Что?– высунулся из сарая Светлов.
– Оружие, говорю, складывать рано. Ты, Герасим, сегодня пилу мне одолжи и топор. Острая у тебя пила-то?
– Недавно точил, - с недоумением ответил тот.
– На Малявку пойду, - шепотом произнес Григорий Дмитриевич.– Мостишко там доконать ничего не стоит, а для немцев на целый день затычка будет.
Вечером Василиса привела Демида, длиннорукого застенчивого паренька с вздернутой верхней губой. И шапка и полушубок на нем с чужого плеча, вероятно отцовские. Рукава подвернуты шерстью наружу. Демид протянул Григорию Дмитриевичу тяжелый сверток в замасленной красной тряпице. Наган оказался старым, выпуска четырнадцатого года.
– Где ты его раздобыл?– поинтересовался Григорий Дмитриевич.
– Дома, - смущенно улыбнулся Демид. Верхняя губа его при этом поднялась так, что обнажила розовую десну, а нос сморщился.– Под полом у нас закопан был. Дядька еще с той немецкой войны принес.
– А там у тебя какой-нибудь мушкет со времен Полтавской битвы не сохранился?
– Нет, - серьезно сказал Демид. И, подумав, добавил: - Не доложит столько мушкет. Дерево сгнило бы.
Отправились они втроем. По задворкам выбрались на хорошо укатанную за день дорогу, тянувшуюся темной полоской среди белого поля. Шагать было легко: подстегивал окрепший к ночи мороз. Изо ртов густо валил пар, быстро заиндевели шапки, ресницы, брови. Окруженная ярким венцом, стояла в небе луна, и светло от нее было почти как днем, лишь горизонт поуже да очертания дальних предметов туманились и расплывались.
– Градусов тридцать, - сказала Василиса, закутавшая лицо так, что виднелись под платком только нос и глаза.– Сейчас немцев палкой не вытуришь из избы.
– Робеешь?
– Что вы, Григорий Дмитриевич, это я просто подумала. По этой дороге немцы всего раза три проехали. Вот на большаке, - там другое дело.
– Там кусты, есть где укрыться. Ты на стреме стоять будешь для всякого непредвиденного случая...
К большаку они приблизились осторожно. Слева дорога скрывалась за рощей. Справа, с восточной стороны, высился бугор. Если немцы и могли появиться, то только оттуда. Поэтому Григорий Дмитриевич послал на бугор Василису, наказав ей смотреть в оба и, если заметит что подозрительное, сразу бежать к ним.