Неизвестные в доме

Сименон Жорж

После чашки кофе наступила очередь минеральной воды, он прополаскивал ею горло, потом выпивал целую бутылку. Только после всех этих процедур можно было вставать. Но окончательно он начинал чувствовать себя человеком часом позднее, выпив два-три стакана вина.

– Прокурор тоже приехал?

– Я его не знаю.

Лурса редко пользовался ванной комнатой, находившейся в противоположном конце дома, напротив его бывшей спальни. Ему вполне хватало тазика в стенном шкафу, стакана с зубной щеткой и гребенки. Он одевался в присутствии Фины, присевшей на корточки возле печурки, печурка у нее

капризничала и никогда не загоралась сразу.

– А как себя чувствует мадмуазель? И Фина, скорчившись у печурки, ответила ему, словно укусила своими острыми, как у грызуна, зубами:

– А как она, по-вашему, должна себя чувствовать?

Вчера все получилось довольно забавно. Рожиссар, очень высокий и очень тощий субъект, так же как и его жена, - недаром в городе их прозвали Жердями!
– с озабоченным видом пожал кузену руку и, недовольно нахмурившись, спросил:

– Что это вы такое нарассказали по телефону? Чувствовалось, что он ничуть не удивится, если адвокат фыркнет ему в лицо и крикнет:

– А вы и поверили?

Но не тут-то было! На кровати действительно лежал труп, и прокурор готов был поклясться, что Лурса демонстрирует его с гордостью, чуть ли не с радостной улыбкой на лице.

– Вот!
– заявил он.
– Не знаю, ни кто он, ни как он сюда попал, ни что с ним случилось. Думаю, это уж по вашей части, не так ли?

Секретарь то и дело кашлял, и Лурса, не удержавшись, взглянул на него сначала нетерпеливо, а потом с нескрываемой злобой, до того его раздражало это назойливое покашливание. Приехал также комиссар - не то Бине, не то Визе, коротышка с выпученными рыбьими глазами, с поредевшей шевелюрой; этот с каким-то маниакальным упорством вставлял кстати и некстати "извините". Без всякого злого умысла он все время попадался под ноги, и скоро Лурса не мог без отвращения видеть ни самого Бине, ни его ратиновое пальто шоколадного цвета.

– Николь дома?
– осведомился Рожиссар, который, пожалуй, впервые в жизни испытывал столь неприятное ощущение.

– Одевается. Сейчас придет.

– Она знает?

– Она была со мной, когда я открыл дверь.

Очевидно, Лурса выпил много, даже чуть больше, чем обычно, и язык у него слегка заплетался. Это было неприятно, особенно перед секретарем, перед комиссаром, перед товарищем прокурора, который только что прибыл вместе с начальником полиции.

– Никто в доме этого человека не знает?

Все-таки Николь молодец. Уже вышла к посетителям, да еще как вышла! Лурса удивился - настоящая светская дама. Казалось, она просто появилась в салоне, где ее ждут гости, и протянула прокурору руку.

– Здравствуйте, кузен.

И повернувшись к остальным, проговорила, ожидая, когда их ей представят:

– Господа...

Это было подлинное откровение, отец впервые видел дочь такой.

– А что если мы отсюда уйдем?
– предложил Рожис-сар Жердь. Этот труп с открытыми глазами начинал действовать ему на нервы.
– Может быть, комиссар, вы воспользуетесь случаем и осмотрите комнату?

Перешли в столовую, так как уже много лет хозяева не пользовались гостиной нижнего этажа.

– Разрешите, Лурса, побеседовать с Николь?

– Пожалуйста. Если я вам понадоблюсь, буду у себя в кабинете.

Через полчаса к нему в кабинет пришел Рожиссар, на сей раз один.

– Николь твердит, что ничего не знает. Вообще малоприятная история, Лурса. Я велел отвезти тело в морг. Не стоит начинать расследование ночью. Придется оставить здесь, в доме, человека.

Пусть оставляет, если хочет! Взгляд адвоката был еще более мутным, чем обычно, а на письменном столе стояла пустая бутылка.

– Вы действительно не имеете ни малейшего представления о том, что произошло?

– Ни малейшего!

Произнес он эти слова таким тоном, который при желании можно было счесть за угрозу. А может, он просто насмехался над своим кузеном.

Положение было особенно щекотливым потому, что Эктор Лурса, даже пьяница и нелюдим, каким он стал с годами, все еще принадлежал к хорошему обществу Мулена.

Конечно, он не посещал салонов, но ни с кем не был в ссоре, и при случайных встречах на улице или в суде ему пожимали руку.

А если он пил, то пил в одиночестве, в своей норе, и правил приличия не нарушал.

В чем же можно было его упрекнуть? Напротив, еще приходилось его жалеть, -сокрушенно вздыхать: "Какая досада! Безусловно, самый одаренный человек в городе!"

Это было истинной правдой, хотя вспоминали об этом лишь в тех редких случаях, когда Лурса соглашался выступить защитником в суде.

Прежде за ним ничего такого не замечали до тех самых пор, когда восемнадцать лет назад перед Рождеством его жена вдруг навсегда покинула дом, оставив на руках мужа двухлетнюю крошку Николь. Передавая друг другу эту историю, люди невольно улыбались. В течение долгих недель дверь его дома была на замке. Более или менее близкие родичи Лурса, такие, как Рожиссар, выговаривали ему:

– Нельзя так раскисать, дорогой мой. Нельзя же в самом деле жить вне общества, как больное животное!

Но оказалось - можно, раз он прожил так целых восемнадцать лет. Целых восемнадцать лет, в течение которых он не испытывал нужды в человеческом обществе; ему не требовались ни друзья, ни любовницы, ни даже слуги, так как Фина, которую он нанял, не занималась ничем, кроме Николь.

А он ею не занимался. Он просто не замечал дочь, и не замечал с умыслом. Не то чтобы он ее ненавидел, ведь не может в самом деле девочка отвечать за чужие грехи, но, сопоставив кое-какие факты, Лурса даже стал подозревать, что Николь не его дочь, а дочь помощника тогдашнего префекта.

Эта драма без драмы взбудоражила все умы. Главным образом потому, что произошло все это совершенно неожиданно, потому, что бегству жены Лурса не предшествовали сплетни, потому, что никто так и не узнал, что было потом.

Звали ее Женевьева. И она принадлежала к одному из десяти лучших семейств города. Была она хорошенькая, хрупкая. Когда она вышла за Лурса, все считали, что это брак по любви.

Ни сплетен в течение трех лет после свадьбы, ни компрометирующих слухов. И вот в один прекрасный день стало известно, что Женевьева укатила, не сказав никому ни слова, с Бернаром, что она уже давно, чуть ли не с первых дней замужества, была его любовницей, иные уверяли даже, что и до замужества тоже.