Неизвестный Мао
Шрифт:
В день испытаний рядом с апартаментами Мао ожидали 3 тысячи артистов, занятых в музыкальной феерии «Алеет Восток», прославляющей его культ и поставленной Чжоу Эньлаем. Название было взято из гимна, славящего Мао:
Алеет Восток, Солнце встает, Китай родил Мао Цзэдуна. Он стремится к счастью для народа, Он великий спаситель народа.Как только успешность испытания подтвердилась, зазвучал гимн, вспыхнули яркие люстры и сияющий от счастья Мао вышел на сцену в окружении всей партийной верхушки. Помахав рукой артистам, он подал знак Чжоу Эньлаю начинать речь. Чжоу подошел к микрофонам: «Председатель Мао попросил меня сообщить
Организованные празднования прошли по всей стране. Население, в тот вечер впервые узнавшее о том, что Китай создавал бомбу, пребывало в состоянии искреннего восторга. Обладание ядерным вооружением считалось символом национальных достижений, и многие испытывали огромную гордость за страну, тем более что народу сообщили: бомбу, мол, сделали в одиночку, без помощи иностранцев. О решающей роли России умышленно умалчивалось, и в наши дни об этом мало кому известно.
Всего через пару лет после голода, когда еще не утихли болезненные воспоминания, многие из партийной элиты хотели знать, сколько потрачено на атомную бомбу. Власти отметили значительность этого вопроса, и Чжоу выступил перед маленькой аудиторией, сообщив, что бомба обошлась Китаю очень дешево было потрачено всего несколько миллиардов юаней. На самом деле создание китайской атомной бомбы было оценено в 4,1 миллиарда американских долларов (по ценам на 1956 год). Этой суммы в твердой валюте хватило бы на покупку зерна в количестве достаточном, чтобы обеспечивать лишними 300 калориями в день каждого китайца в течение двух лет — то есть спасти жизнь каждого из почти 38 миллионов человек, умерших от голода. Атомная бомба Мао унесла в 100 раз больше жизней, чем обе атомные бомбы, сброшенные американцами на Японию.
Глава 46
Время неопределенности и неудач
(1962–1965 гг.; возраст 68–71 год)
Несколько лет после 1962 года, пока Китай восстанавливался экономически, Мао вынашивал планы мести. Лю Шаоци, обычно осторожный и внешне покорный «номер два», сумел на «совещании семи тысяч» в январе 1962 года застать его врасплох и перехитрить. Уступая коллективному давлению почти всего китайского истеблишмента, Мао вынужден был отказаться от своей смертоносной политики. Но он не собирался никого прощать. Лю и все ему сочувствующие должны были дорого заплатить за то, что осмелились выступить против него.
Мао начал готовить почву для «большой чистки» сразу, как только голод немного отступил. Он приостановил либеральные меры — такие, как разрешение крестьянам сдавать часть земли в аренду и реабилитация жертв политических репрессий, — и принялся настойчиво формировать культ собственной личности. Школьные учебники, публикации в прессе, средства массовой информации, а также любые подходящие события использовались для воздействия на умы людей; все больше появлялось панегириков Мао. Через некоторое время любой человек везде и всюду мог видеть только приветствия, адресованные Мао; а если рядом слышалась песня, то непременно в духе популярной в то время песенки под названием «Отец и мать мне близки, но ближе всех председатель Мао». Мао еще больше, чем раньше, политизировал все стороны жизни, делая это в обстановке, когда низкопоклонство разрешалось лишь перед ним.
Начал Мао с романов; в сентябре 1962 года он саркастически заметил перед партийной аудиторией: «Кажется, сейчас много романов и других публикаций? Великое изобретение — использование романов для антипартийной деятельности». Позже он перенес огонь на книги вообще: «Чем больше книг вы читаете, тем глупее становитесь». «Немного читать можно, — говорил он, — но слишком много читать губительно, это по-настоящему вас разрушает». С его стороны это были на редкость циничные заявления — ведь сам он был весьма начитан и очень любил чтение. Для него специально делали особенно большие кровати, чтобы сбоку помещалось несколько стопок книг (панели для книг имели наклон, чтобы книги не падали на него), а любимым занятием Мао было чтение в постели. При этом он хотел, чтобы китайский народ оставался невежественным. Он даже говорил своим близким соратникам, что «нам нужна такая политика, чтобы народ оставался тупым».
Весной 1963 года Мао перенес внимание на традиционную китайскую оперу. В отличие от западной оперы китайская представляет собой подлинно народное зрелище. На протяжении сотен лет в разных районах Китая сформировались собственные характерные стили. Оперу представляли на деревенских рынках и в городских театрах; если в северных горах актеры плясали прямо в пыли на ветру, то на южных островках они пели при свете луны и керосиновых ламп, а окрестные рыбаки слушали представление не выходя из своих плавучих домов. Сам Мао был страстным поклонником и знатоком провинциальных опер. В его коллекции было более 2 тысяч кассет и записей, и он готов был со знанием дела обсуждать с оперными певцами интерпретацию той или иной арии. Опера была единственным местом, где он позволял себе появиться на публике в очках. Мао был очень увлеченным зрителем и однажды так расчувствовался, что не только громко всхлипывал и сморкался во время представления, но даже вскочил с места, отчего с него упали брюки — лакей в начале представления ослабил на нем пояс, чтобы было удобнее сидеть. Особенную страсть он питал к тем операм, которые его собственный режим считал «порнографическими».
Пристрастие к операм не помешало Мао еще в начале правления запретить их значительное число. Но с началом новой чистки он вознамерился полностью запретить все оперы старого репертуара и начал с жанра «драмы духов», где духи умерших жертв мстят тем, кто был причиной их смерти. Мао наложил запрет на этот жанр в марте 1963 года. Поскольку он совсем недавно послужил причиной десятков миллионов смертей, подобные театральные мстители казались ему слишком похожими на настоящих.
В конце 1963 года он обвинил «все формы искусства: оперу, театр, народное искусство (включая исполнение баллад, традиционные сказки и комические представления), музыку, изящные искусства, танцы, кино, поэзию и литературу» в том, что все они являются «феодальными или капиталистическими» и «очень мрачными». Даже произведения, созданные при его собственном режиме для прославления коммунистов, были осуждены, как «ядовитые сорняки». Мао приказал высылать людей искусства в деревню для «серьезного перевоспитания». «Вышвырните певцов, поэтов, драматургов и писателей прочь из больших городов, — заявил он в обычной для себя резкой манере в феврале 1964 года. — Гоните всех их в деревни. И никакой еды тем, кто откажется».
Древние памятники — живые свидетели древней цивилизации Китая — тоже пострадали. Вскоре после прихода к власти Мао начал без разбора сносить по всему Китаю городские стены и памятные арки; к концу 1950-х подавляющее большинство их было разрушено. Теперь он добавил к списку неугодных ему объектов храмы и древние гробницы. В декабре 1964 года он жаловался одному из своих секретарей на то, что приказ выполняется медленно: «Выкопано всего несколько куч гнилых костей [о разрушении гробниц]… Ты относишься к врагам [к тем, кто не подчиняется] слишком снисходительно. Что же до храмов, то ни один из них не тронули и пальцем».
Мао стремился уничтожить даже садоводство. «Разведение цветов — пережиток старого общества, — говорил он, — забава для ученых феодалов, буржуазного класса и прочих бездельников». «Теперь мы должны изменить это положение, — приказал он в июле 1964 года. — Избавьтесь от большинства садоводов».
Мао думал создать примитивное общество, полностью избавленное от цивилизации, лишенное проявления любых человеческих чувств, являющееся бесчувственной массой, которая автоматически подчинялась бы его приказам. Для «большой чистки» — и навсегда — ему нужна была безмозглая нация. В этом он был более категоричен, чем Гитлер или Сталин: Гитлер допускал аполитичное развлекательное искусство, а Сталин сохранял классику. Мао даже критиковал Сталина в этом вопросе; в феврале 1966 года он сказал: «Сталин некритично воспринимал так называемую классику России и Европы, и это привело к серьезным последствиям».