Неизвестный Нью-Йорк. История. Легенды. Предания
Шрифт:
Реблингов вдруг охватил ужас, а затем — неодолимое желание прыгнуть в Ист-Ривер и стать жертвами неведомого чудовища. Джон и Вашингтон, не сговариваясь, медленно, словно в забытье, начали влезать на перила моста.
Но тут их окликнули строители. Наваждение кончилось. Реблинги отпрянули от перил и потом уже никогда в ночное время не подходили к ним.
Вашингтон захотел увидеться с автором предостерегающих рисунков. Попечитель устроил им встречу. Бродяга-предсказатель, едва увидев младшего Реблинга, стал делать непонятные жесты.
Наконец Вашингтон сообразил: обитатель Альм-Гоуза показывает, что его письмо
Хоть и не верил младший Реблинг в мистику и во всякую чертовщину, совет бродяги исполнил. Больше Джона и Вашингтона не тянуло бросаться с Бруклинского моста.
Первый сын «старины Брука»
А тем временем неугомонный бродяга-предсказатель трудился не покладая рук. Реблинги щедро снабжали его карандашами и бумагой. Письма с рисунками адресовались разным людям: от президента США до чистильщика обуви на углу Бродвея и Брум-стрит у магазина Хауота. И в каждом послании — предостережения, предостережения, предостережен ия…
Член совета попечителей Альм-Гоуза, который показал шутки ради письмо в рисунках Реблингам, решил за свой счет отправлять послания бродяги по нужным адресам. Свой необычный поступок он пояснил репортерам:
— Пусть знает весь Нью-Йорк: Альм-Гоуз — не ад, а место, где обнищавшие и убогие находят достойный приют и место, где можно трудиться, проявлять смекалку и способности…
Возможно, кто-то в это и поверил. В Альм-Гоуз потекли пожертвования. Но они не смягчили нравы дома призрения. Служители его по-прежнему жестоко и пренебрежительно обращались со своими несчастными подопечными.
Особенно издевался над ними санитар — одноглазый Майк. Видимо, натерпелся от него и онемевший предсказатель. Однажды санитар забил до смерти какого-то старика. Несчастного, не оповещая полицию, поспешно схоронили на кладбище рядом с Альм-Гоуз.
Но обитатели дома призрения не смогли этого стерпеть. Ропот недовольства перерос в бунт. Убогие, оборванцы, калеки-преступники забаррикадировались в своих комнатах и стали требовать мэра Нью-Йорка и достойного наказания санитара Майка.
Пока персонал Альм-Гоуза ломал голову, как избежать огласки случившегося, бунт погасил бродяга-предсказатель. Он нарисовал человека, прыгающего с Бруклинского моста. На нем поставил цифру «1» и написал «Майк».
Рисунок передали убийце-санитару. Тот повертел-повертел его в руках, потом сунул в карман да и отправился ночью на Бруклинский мост. Взглянул оторопело на дежурившего там полицейского, пробурчал ему что-то невразумительное, прошел еще сотню шагов, а потом мгновенно взобрался на перила и прыгнул вниз.
Так появился первый «сын старины Брука»…
«Ни удара, ни всплеска…»
Случай первого самоубийства на знаменитом мосту стал известен всему Нью-Йорку. К «старине Бруку» потянулись многие желающие покончить с собой.
Бродяга-предсказатель из Альм-Гоуз, узнав о том, после долгих горестных размышлений сам решил подобным способом наложить на себя руки. Но вот как раз ему этого сделать не удалось. Десятки раз он убегал из дома призрения, добирался до Бруклинского моста и каждый раз его хватала полиция и возвращала в Альм-Гоуз.
В конце концов бедолага-предсказатель умер от огорчения в суровых
А тем временем у гангстеров появился особый шик: сбрасывать своих врагов с Бруклинского моста. Неизвестно, как им удавалось проносить по ночам свои жертвы мимо полицейского кордона. Гангстеры сбрасывали человека в Ист-Ривер, тут же распивали бутылку виски, но не до конца.
Бутылку швыряли с моста и с хохотом приговаривали:
— Камень «голова великой змеи», жратву ты уже получил, а теперь промочи глотку. И нас никогда не беспокой и не призывай к себе…
У нью-йоркских мальчишек конца XIX века тоже появилось особое пристрастие к Бруклинскому мосту. У них считалось геройством ночью, незаметно от полицейской охраны, пробраться на него и пройтись по перилам. Сколько мальчишек сорвалось в Ист-Ривер — не знала даже всеведущая городская статистика…
— А в наше время тоже кидаются со «старины Брука»? — спросил я у Рича.
— Несмотря на охрану и всевозможные предохранительные устройства, такое случается, — ответил приятель. — Говорят, фиксируется лишь один случай из пяти…
— Ты полагаешь, что кто-то из тех парней может совершить прыжок в Ист-Ривер? — я кивнул в сторону троицы, примостившейся на тротуаре.
— Вполне возможно… — Рич отвел взгляд в сторону. А парень с банджо продолжал все ту же печальную песню:
Крик летящего со старого Брука Слышится лишь первое мгновенье, А потом — ни удара о воду, ни всплеска. Когда я сложу крылья И рухну в холодный поток, Последний мой крик Услышит лишь молчаливый старый Брук…Пропавший обоз
Центр нью-йоркской богемы
— …В общем-то в наше время Гринвич-Виллиджуже не называют богемным районом. А вот полвека назад, примерно с двадцатых годов, здесь проживали художники и музыканты, поэты и артисты, композиторы и дельцы шоу-бизнеса, журналисты и студенты…
Вместе с Ричем мы шли по Хьюстон-стрит, и он давал на ходу пояснения.
— Гринвич-Виллидж тянется отсюда аж до Четырнадцатой улицы и от Бродвея до Гудзона, — продолжал приятель. — Как видишь, современные высотки здесь уживаются с кирпичными домиками XIX века. До 1822 года Виллидж был деревней и пригородом Нью-Йорка. Но когда началась эпидемия, — то ли желтой лихорадки, то ли тифа, — многие нью-йоркцы перебрались сюда. К тому же в самом городе питьевая вода была плохого качества.