Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью
Шрифт:
Хотя он и закончил театральную школу, он — актёр вне школы. Он был настолько прекрасен, что мог бы окончить Щукинское, Щепкинское, ГИТИС, ВГИК — что угодно, он сам себе создал школу. Он был настолько талантлив, аристократичен, тонок и потрясающ, как актёр, что ему вообще никакая школа и не нужна была. Он, конечно, выше, чем кто-либо из его поколения.
Знаете, у меня есть ещё одно мнение об этом поколении. Те артисты, которым сейчас было бы пятьдесят, — Высоцкий, Даль; учившийся со мной и умерший в тридцать пять лет Вадик Бероев — это поколение абсолютно ненужных красивых мужчин. Вот, совсем недавно я хоронила своего сокурсника Володю Толкунова. Он был красавец-мужчина, эмоционален,
То же самое, например, произошло с Сергеем Захаровым. Это пел Мужчина. Его потом ломали, провоцировали, он, там, кого-то ударил, кубарем скатился вниз, и сейчас он раздавлен, сейчас его нет.
Можно говорить о поэте Высоцком, о поэте Дале, но прежде всего они были Мужчинами. И в это глухое время они, конечно, не могли состояться, потому что наше общество и наше время выбивали почву из-под них. Вот, например, если Марлон Брандо и Аль Пачино состоялись как «герои» в кино, то наши состояться не могли, потому что у нас всегда было просто «Оно». Вот моё ощущение амплуа «героя» в кино, а Даль, конечно, был «героем».
Когда мы с Олегом встречались после 1964 года, я всегда понимала, что это действительно Большой Артист. Я это видела, потому что есть такая вещь… Вот наблюдаешь работу артистки или артиста и примерно знаешь, «из какого теста они замешаны» и как, примерно, сделают роль. Но всякий талант непредсказуем, необычен, и это всегда бывает очень интересно — смотреть за действительно истинно талантливым человеком. Но в Дале всегда было что-то такое… Он был настолько аристократичен, чего почти что нет среди наших артистов. Я тогда понимала это. Он был на ранг, на два ранга, на три ранга выше. Он был какой-то утончённый артист. И, конечно, безумно талантлив. Нервный… потрясающей эмоциональности нерв. У него не было видно «белых ниток» его творчества.
И ещё штрих: он в семидесятые годы работал от Бюро пропаганды советского киноискусства — нынешнего Киноцентра. Я тоже тогда выступала по этой части. И на одной из первых моих встреч со зрителями, перед тем как выходить, говорю:
— Господи, ну что я буду им говорить? Ну, что?.. Вот сейчас я должна что-то говорить. Что?!
А со мной в тот вечер была женщина, которая с Олегом работала где-то в Сибири, не помню сейчас в каком городе. Она мне сказала:
— Ну что вы, Валентина Илларионовна, вы же хорошо начали выступать… Вот у нас тут недавно был Олег Иванович Даль… Он приехал, правда, не в очень хорошем состоянии… но нормальный… Так он вышел и сказал: «Артист я — скучный… Вопросы будут?» И все замолчали, сражённые таким откровением. «Нет вопросов? Тогда я пошёл…» Повернулся и ушёл. И сколько я его ни просила вернуться, на сцену не вышел.
Ещё раз мы встретились с Олегом на телевидении в 1978 году. Мы пробовались вместе в Островском, по-моему, у Пчёлкина. И нас обоих не утвердили. Там было что-то связанное с ростовщиками, а я играла какую-то прохиндейку-тётушку.
По-моему, Олег был в то время жёлчен. Помню, я спросила:
— Как ты? Что ты?
А он в ответ:
— Ну,
Я сказала:
— По-моему, нас не утвердили… Кажется, уже снимаются другие.
Он как-то очень болезненно передёрнулся. Я подумала: «Господи, чего он так дёргается? Чего он переживает на эту тему? Ну, не утвердили — и не утвердили». И даже сказала:
— Да им же хуже! Ты не находишь, что они проиграли, не взяв нас?
— Да, ты права.
Но его передёрнуло, а я опять подумала: «Может, он не снимается? Может, у него денег нет? Может, что-то такое?..» Потом ещё он мне тогда говорил, что ушёл от Эфроса. Я переспросила:
— Ты ушёл от Эфроса?
— Да. Я больше там не могу. Это — не театр, а он — не… Меня всё это не устраивает, и я не могу… Я туда не пойду…
Вот так мы с ним тогда разговаривали, и я понимала, насколько у него нервное состояние, раз его задело, что нас не утвердили. Он меня даже первый спросил:
— Ну, как там?..
А я всегда к этому относилась так: «Ну, Господи… ну, не утвердили, и, значит, не Судьба или не надо».
Должна ещё сказать (хотя сейчас об этом и не говорят), что он очень ценил российское, русских. Это он говорил часто. Я бы сказала, он был как-то очень щепетилен в этом отношении. Я это знаю, поскольку, встречаясь на телевидении, мы об этом говорили.
Однажды я вышла из своего дома, дошла до Садовой улицы и пошла вдоль по ней. Было солнце, свежее утро и холодная майская прохлада. Шла я на троллейбус, в котором езжу в театр. И вдруг встречаю на этой остановке Олега и говорю:
— Ой… Здравствуй!
— Здравствуй…
Он спросил:
— Куда ты?
— Я в театр, а ты куда?
— А я иду к Высоцкому.
Я говорю:
— На какой предмет?!
— Мы будем пить. Мы вот так вот сядем и начнём.
Я как-то опешила, потому что знала все эти истории, все эти дела… и сказала:
— Да? Вот так… просто?..
— Да, вот так просто. Вот сейчас с утра и начнём.
Так мы с ним и расстались.
Был май 1980 года. Это была наша последняя встреча. Последний раз, когда я его видела…
Человек умер в тридцать девять лет и так много сделал. И был, конечно, удивительным артистом. По-моему, он надолго останется в памяти зрителей. Вот Мэрилин Монро… Посмотришь её в кино — у неё такая святая вера в то, что она делает, такое наивное ощущение праздника, который всегда с ней… Она ещё долго останется первой «секс-бомбой» мира. Мне кажется, Олег был таким же артистом. Всю его короткую жизнь от него было вот это ощущение праздника, который всегда с тобой. И он находился в этом состоянии и перед зрителями, и перед камерой, и на сцене.
Москва, 5 июня 1990 г.
Фёдор Чеханков
Закономерная история
Два дня назад я был по своим делам в Щепкинском училище. А там, налево от входа, на второй этаж идёт такая чугунная лестница. И я вспомнил, как мы в перерывах гурьбой сбегали по ней к окну на площадке, возле которого стояли, курили и общались. Именно там я впервые увидел Олега Даля в сентябре 1959 года.
Какой он был? Огромная копна волос. Потом он как-то резко поменял имидж — стал носить короткую прямую чёлку. А тогда был просто дикобраз! И волосы кудрявые. И безумно открытое лицо. И очень красивое. Черты лица некрупные: аккуратный нос, тонкие губы — даже что-то девичье в этом было! И такие… такие наивные, радостные, солнечные глаза. У меня такое впечатление, что потом внутренняя жизнь его огрубила. И субтильность ушла.