Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.
Шрифт:
Пушкин был в восторге от этого разговора и советовал мне записать его. Он говорил, что я даже запоминаю слова, а не только вещи и события. У него самого удивительная память, особенно на стихи; прозу он, по его словам, запоминает хуже. Как только есть размер, рифма, – слова укладываются в его голове. Он говорил мне: «Они устанавливаются в ряды, как солдаты на параде».
Какой он оригинальный! Я уверена, что он и думает, и сны видит в стихах.
Великий Князь говорил со мной о Гоголе; он прозвал его «Малоросс, прирученный Доньей Соль».
Он находит в нем много юмора, оригинальности, веселости, а также поэзии.
Вчера вечером у меня были гости. Говорили о школах, о Песталоцци, о Фенелоне, о Великом Дофине, о Сен-Сире, о Бецком [115] , о m-me де Ментенон. Жуковский восхищается Фенелоном. Великий Князь сказал: «В m-me де
115
Он был послан в Сен-Сир Елизаветой.
116
Генерал О. Его в 1812 году прозвали Je. Он вел атаку, его окружили и отвели в главную квартиру французов. Наполеон сказал: «Генерал, ведший атаку, – храбрец. Что, он убит? Как его зовут?» – «Je, c’est Je, Sire» («Жё, это Жё, Сир» [фр.]). Император повторил: «Генерал Жё – храбрец». Тогда О. пояснил: «Je – это я». – «А я думал, – воскликнул Наполеон, – что его фамилия Je. Поздравляю вас, блестящая атака!» Тот же генерал О. говорил: «Ce couchement du soleil est pithagore». Великий Князь Михаил поправил его: «Генерал! говорят: pittoresque». О., не смущаясь, ответил: «Pithagore ou pittoresque sont synagogues». Великий Князь засмеялся и сказал: «Вам не далась грамматика, но вы познали военное искусство». Этот же генерал О. уродовал все французские пословицы. (В данном случае идет речь о закате солнца и приводится непереводимая игра слов. Генерал путает понятия из-за близкого звучания слов. – Примеч. ред.)
Кн. Александр Николаевич Голицын рассказал Великому Князю подробности посещения Государем Овэна [117] . Покойный Император послал его в Ланарк; философ произвел громадное впечатление на Николая Павловича, и сам Овэн был поражен им. Он сказал о Государе: «Он создан, чтобы повелевать». Это было в 1814 году, и никто еще не подозревал, что он будет царствовать когда-нибудь. Константин Павлович тогда еще не отказывался от престола и еще не был женат на кн. Lowicz.
117
Позже Государь рассказывал при моей матери о своем посещении Овэна, о впечатлении, сделанном им на него. Он даже сочувствовал некоторым идеям Овэна.
Только по возвращении из Англии Сперанский и кн. Голицын заговорили о Ланкастерском обучении. До тех пор у нас была принята главным образом система Песталоцци. В России были школы двух систем: английской и немецкой. Их ввели и в военных поселениях Аракчеева. Великий Князь Михаил не любил Аракчеева. Государь тоже отдалил его от себя. После убийства Настасьи Минкиной Аракчеев точно с ума сошел: он превратился в хищного зверя.
Говорили также о бунте в военных поселениях. Солдаты неистовствовали, потому что были наконец выведены из терпения и обезумели.
Государыня была слишком утомлена [118] ; вечера не было. Мы [119] воспользовались этим, чтобы пригласить Жуковского, так как m-me Гирт обещала привезти к нам своего друга, баронессу Клебек, а баронесса должна была спеть Жуковскому его любимую арию: Land meiner seligslen Gef"uhle («Страна моих блаженнейших чувств» [нем.]).
Мне кажется, что этот романс Вейхрауха напоминает Жуковскому его идеальную кузину М.М. Во время пения вошел Пушкин. Он был у Sweet William’a [120] и узнал, что тот
118
Она была тогда беременна.
119
Мы, то есть А.А. Эйлер и моя мать.
120
Я нашла происхождение этого прозвища Жуковского. В Англии так называют дикую гвоздику. Раз Жуковский поднес моей матери гвоздику, а мисс Скугель (гувернантка младшей дочери Карамзиных) спросила его: «Вы знаете, как называется этот цветок?» На другой день Жуковский подписал шутливую записку к моей матери: Sweet William.
– Не принимайте меня как татарина! Жуковскому – все преимущества. Его одного приглашают; я тоже люблю музыку!
Пушкин рассказывал нам о Тане из московского табора, рассказывал, как он плакал, слушая ее, как ездил в табор есть блины. Он спросил меня, прислал ли мне его друг Нащокин те романсы, которые мы должны были пустить в ход? Он попросил баронессу Клебек спеть «Красный сарафан» Цыганова. Пушкин очень любит этот романс.
– Он, конечно, напоминает тебе Тригорское и Евпраксию? – спросил его Жуковский.
– Нисколько, – ответил Пушкин, – он напоминает мне один вечер в Москве, где была и моя жена; я уже был влюблен, и мне очень хотелось сказать ей: «Не говорите вашей матушке того, что говорит в этом романсе девушка своей матери, потому что если вы не выйдете за меня, я уйду в святогорские монахи, не буду писать стихов и русские хрестоматии очень много потеряют от этого… Вы же, как Татьяна, выйдете замуж за генерала, и он будет гораздо ревнивее, чем я».
– И ты сказал? – спросил его Жуковский.
– Нет, – ответил Пушкин, – побоялся… Впрочем, она тогда так ласково посмотрела на меня, что во мне зародилась надежда…
М-me Гирт показала Пушкину старую немецко-штирийскую песню, которую она принесла мне. Слова ее очаровали Пушкина:
Das macht es hat die NachtigallZu Tode Sich gesungen,Von all dem Lieder Schale —Ist ihr das Herz zersprungen.(Что с тобой, соловушко, стряслось?Пел так упоенно ты и сладко,Выплеснул все песни без остатка —Сердце у тебя разорвалосьM-me Гирт рассказала Пушкину, что эта штирийская песня очень нравилась Бетховену и что он написал «Филомелу» на эти слова. Затем она заиграла «Филомелу». Пушкин попросил ее повторить последние такты и сказал:
– Вот где сердце бедного соловья разрывается от песни? Это прелестно и верно!
М-me Гирт и m-lle Клебек были поражены его беседой и музыкальным чутьем.
Пушкин оставил у меня стихи для передачи Его Величеству. Он написал поэму под названием «Стенька Разин». Государь встретил Пушкина в Летнем саду и приказал ему передать эти стихи мне. Они много беседовали. Он сообщил Пушкину, что Пугачев рассказывал своим казакам, будто бы Петр Великий пожелал поклониться праху Стеньки Разина и для этого велел вскрыть его курган. Это вымысел: Разин был четвертован, и так как народ считал его колдуном, то труп Стеньки был сожжен и прах рассеян. Говорят, что Пугачев зарыл в землю деньги. Их и до сих пор разыскивают в той местности. Его Величество сказал: «Если это правда, – значит, он был скуп, и, значит, его можно было бы подкупить». Они также говорили об Отрепьеве. Пушкин верит в рассказ Карамзина, Государь же сомневается, чтобы он мог сыграть роль самозванца: его слишком хорошо знали в Москве, и если б спасли Димитрия, то его предъявили бы до избрания Годунова, так как хотели избрать даже вдову царя Федора. Ребенка отвели бы к Ирине, Дума ненавидела Годунова, его избрал патриарх Иов. Государь полагает, что король польский знал, кто был Димитрий. Он был белокурый. Иван IV был совершенно смуглый. Второй Тушинский Вор был смуглый, хромой, пьяница и без всякого образования. Первый самозванец был образован, знал польский язык, даже латынь, чего не знали ни Отрепьев, ни Тушинский Вор.
Старуха X. сказала Великому Князю Михаилу Павловичу:
– Я не хочу умереть внезапно, потому что не желаю явиться на небо запыхавшись и растерянною, а я хочу обратиться к Господу Богу с четырьмя вопросами: кто были самозванцы? Кто был «Железная Маска»? Был ли Шевалье д’Эон мужчиной или женщиной и был ли Людовик XVII похищен из Темпля? Говорят, что его унесли в бельевой корзинке. М-me де Турцель этого не знала, когда я с нею виделась.
– Разве вы уверены, что попадете в рай? – спросил ее Великий Князь.