Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.
Шрифт:
Старуха обиделась и очень кисло ответила:
– Неужели вы думаете, что я рождена для того, чтобы сидеть и ждать в чистилище?
X. еще прежних времен: она настоящая вольтерианка, хотя и ходит к обедне. Пушкин много разговаривает со старушкой X. Она ему рассказывает невозможные истории про доброе старое время, про Потемкина, Суворова, княжну Д., за которой ухаживал Потемкин, про всех фаворитов и всю историю их.
Вяземский сообщил мне одну остроту Императрицы Екатерины. Однажды Императрице представлялся прибывший из провинции малоизвестный и очень старый генерал. «Я вас еще не знаю», – сказала она ему. «Я также не знал Вашего Величества». – «Что же делать, – отвечала Екатерина Великая, – я ведь не более как бедная вдова, откуда вам меня знать». Это мило. На днях говорили про Императрицу Елизавету Петровну. Она хотела выйти замуж за Людовика XV, который был гораздо моложе ее. Говорят, будто бы она велела поставить императорскую корону на купол церкви, в которой она в Москве венчалась с Алексеем Разумовским, и что корона существует там и до сих пор. Впоследствии Разумовский сжег акт о венчании. Он был человек оригинальный, умный, нечестолюбивый, истинный патриот, очень тонкий и в то же время с сильным характером. Эти подробности рассказал мне Пушкин. Он видел в Москве эту церковь. Он говорил про нее с Его Величеством, который хвалил Разумовского, говорил о сожженном акте о венчании и прибавил: «Разумовский был благородный человек». Кроме того, Государь просил Пушкина прочитать ему «Стансы» [121] , говорил про Якова Долгорукова, относительно которого Голиков ошибся в своих воспоминаниях. Это сообщил Государю Голицын. Голиков не любил Як. Долгорукова. Государь также посоветовал Пушкину прочитать все воспоминания того времени о Петре Великом и его дневник. Он прочел все это, так же как и архив, осмотрел и проекты, между прочим, проект канала между Волгой и Доном. Государь хочет прорыть этот канал. Он восторгается Петром Великим. Он говорил о его сотрудниках: Брюсе, Репнине, Меншикове и других. Затем он говорил о деле Волынского и Бирона, о Потемкине, Суворове и даже о валдайских горячих ключах, открытых в XIV столетии настоятелем монастыря. Эти ключи находятся невдалеке от монастыря, где некоторое время покоился Тихон Задонский [122] . Пушкин был поражен
121
Стихотворение 1828 года, в котором поэт напоминает Его Величеству, что Петр Великий не мстил Як. Долгорукову.
122
Преподобный Тихон Задонский, мистический писатель прошлого столетия. Умер настоятелем монастыря.
123
Видно, что Государь с первых же лет своего царствования был очень озабочен уничтожением крепостного права и откровенно толковал об этом с близкими. Видно также, что энциклопедисты подорвали доверие к философии вообще.
Пушкин был на седьмом небе, что случайно утром встретил Государя в Летнем саду. Он шел вдоль Фонтанки между Петровским дворцом и Цепным мостом. Увидев Пушкина, Государь подозвал его и сказал: «Поговорим!» В саду никого не было. В разговоре Его Величество сказал ему: «Ты знаешь, что я всегда гуляю рано утром и здесь ты меня часто будешь встречать, – но это между нами». Пушкин понял и после этого встречал Государя несколько раз (все случайно). Вернувшись домой, он записывал их разговоры. Пушкин считал долгом чести доложить об этом Государю и обещал перед смертью сжечь эти заметки. Государь ответил: «Ты умрешь после меня, ты молод, но во всяком случае благодарю тебя. Про наши беседы говори только с людьми верными, например с Жуковским. Иначе скажут, что ты хочешь влезть ко мне в доверие, что ты ищешь милостей и хочешь интриговать, а это тебе повредит. Я знаю, что у тебя намерения хорошие, но у тебя есть недоброжелатели. Всех тех, с кем я разговариваю и кого отличаю, считают интриганами. Мне известно все, что говорят». Пушкин разрешил мне записать все, что он мне рассказал, прося никому об этом не говорить, кроме Жуковского, которому он сам все говорит. Я знаю, что при дворе и в свете много завистников, я, конечно, буду молчать обо всем, что Пушкин рассказывает мне про свои встречи с Его Величеством. Государь рассказал ему также, что царевич Алексей похоронен в крепости, в той части, которая называется Алексеевским равелином. Иоанн Антонович, сын правительницы Анны Леопольдовны, похоронен там же. Он был совершеннейший идиот и никогда не мог бы царствовать. Он был даже глупее слабоумного брата Петра I (Ивана V). Он сначала был заключен в Шлиссельбургской крепости, но умер в Петербурге. Его отец, Антон Ульрих Брауншвейгский, и его сестры, совершенно неразвитые, жили в Коле, окруженные карлицами и служанками. Глюк, лютеранский пастор, состоявший при них, оставил свои мемуары, они хранятся в архиве. Пушкин сообщил Его Величеству, что о них сочинен роман и что можно было бы напечатать эти мемуары. «К чему, – ответил Государь, – они не представляют никакого исторического интереса, не более чем записки так называемой княжны Таракановой [124] . Она также была заключена в Шлиссельбурге, а умерла в Петербурге и похоронена в крепости». Пушкин спросил у Его Величества: кто она такая? Его Величество рассказал, что, по судебным документам, девушка эта не могла быть дочерью Императрицы Елизаветы Петровны, так как была слишком молода; она была простого звания, родилась во Франкфурте. Потом она сделалась любовницей знаменитого барона Тренка-Пандура. Впоследствии она содержала игорный дом в Венеции и стала выдавать себя за дочь Императрицы, чтобы выманивать деньги. Она была недурна собой, большая интриганка и без образования. В Болонье, во Флоренции, а потом в Пизе ей удалось многих одурачить. Императрица Елизавета Петровна имела двух детей от Разумовского: сына, умершего ребенком, и дочь, поступившую в Москве, до женитьбы Петра III, в монастырь. Она умерла уже не в молодых годах, не пожелав, вследствие несчастной любви, выйти замуж. Она завещала монастырю имение, подаренное Императрицей. Елизавета Петровна была очень набожна. Императрица Екатерина видела эту монахиню, умершую уже после истории с Таракановой. Впрочем, эта дочь Елизаветы Петровны не имела бы никакого права на престол. Авантюристка Тараканова была совсем молодая женщина, а дочь Елизаветы и Разумовского была гораздо старше. Рассказывали, что эта девушка, которая себя называла Амалией Шейнфельс, утонула в каземате, во время наводнения. Это неверно, так как во время наводнения она находилась в Шлиссельбурге. Пушкин говорит, что из всех этих подробностей видно, что тут было просто желание выманивать деньги. Воображали, что Россия выкупит Тараканову, которая была агентом каких-нибудь разорившихся авантюристов. Тут был замешан брат Пандура-Тренка. Орлов увез ее в Ливорно, а Австрия в свою очередь засадила второго Тренка [125] . Пушкин читал их мемуары. Государь говорил ему про Волынского. Это был человек способный, но дурно окруженный; он имел известные взгляды, идеи, но был резок и непоследователен. Бирон отличался хитростью, постыдными пороками, страшною алчностью, холодною жестокостью и ненавистью к русским. Он был спесив, как все выскочки. Он ненавидел Россию, смекнул, что Волынский проник в его замыслы, и опасался прав Елизаветы Петровны на престол при содействии русской партии. Правительница была недалека, а муж ее, отличавшийся глупостью, тем не менее ненавидел Бирона, который обращался с ним очень скверно. Его Величество говорил также о Соловецких застенках, которые он велел заделать; они были ужасны. Интересная подробность, касающаяся крепостных синодиков. В крепости служат панихиды по царевиче Алексее и Иоанне Антоновиче и даже по Таракановой в день именин их.
124
Шальмель Лакур написал во Франции ее историю («Revue des deux Mondes»).
125
Братья Тренк, особенно старший, славились силой и жестокостью.
– Мне очень хотелось бы знать, поминают ли также пятерых декабристов? – сказал мне Пушкин.
Я спросила об этом Великого Князя Михаила Павловича, который отвечал мне: «Само собою разумеется, как и всех других». Я передала это Пушкину. Он признался мне, что он всегда служил панихиду по декабристам в день именин их, но что не хочет говорить об этом, так как уверен, что его обвинили бы в желании выставлять напоказ свою религиозность, а это надо делать втихомолку. Я похвалила его за скромность.
На днях Его Величество говорил Пушкину о Сперанском, которого Пушкин не любит. Государь, по восшествии на престол, вновь приблизил его, но ненадолго. Пушкин сказал Государю, что Сперанский был, конечно, человек умный, но с понятиями XVIII столетия и идеолог.
– Это совершенно верно, – ответил Его Величество, – я ошибся относительно него.
Сперанский был женат на англичанке и пропитался протестантскими воззрениями.
Государь и Пушкин говорили об адмирале Мордвинове, которого Государь очень уважает, это человек с характером. Говорили также об адмирале Чичагове [126] , человеке умном, но не представляющем собою выдающегося характера, Великий Князь сказал Пушкину:
126
Он оставил записки. Он поссорился с Александром I, и его обвиняли в стремлении служить Наполеону.
– Ни брат, ни я – мы никогда не были под обаянием Аракчеева. К сожалению, Император Александр Павлович слишком много доверялся ему. Я помню, что старик Державин относился к нему недоверчиво.
Державин был честнейший человек и был прекрасным министром юстиции. Он не особенно высоко ставил Сперанского как законоведа. Вернувшись из ревизии, вызванной жалобою виленских евреев, Державин имел продолжительный разговор с покойным Государем. Дело это, может быть, отчасти было причиной немилости к графу Сперанскому. Немилость Государя к нему приписывали Аракчееву, а также Магницкому. Покойный Государь был очень скрытен. Он никогда не откровенничал, но нет сомнения, что с этого времени расположение его к гр. Сперанскому стало ослабевать, несмотря на все усилия кн. А.Н. Голицына. Впрочем, немилости содействовала и история с хлыстами. Это странное дело. Я слышала, что говорил об этом доктор Рюль г-же Ховен. Он рассказывал, что у них собрания бывали в старом Михайловском дворце, у г-жи Буксгевден, матери Татариновой [127] . Попов, секретарь кн. Алекс. Ник. Голицына, посещал
127
Глава секты хлыстов, мать «корабля хлыстовской секты».
128
Она отказывалась поступить в секту.
129
По дороге между Петербургом и Петергофом.
130
Горбатые просили, чтобы их секли по горбу, что это их облегчает. Вероятно, г-жа Татаринова гипнотизировала тех, кто этому поддавался. Еще в 1836 году она совершала в Петербурге так называемые излечения горбатых. Ее выпустили из монастыря, но против нее было возбуждено новое дело, и ее опять заключили в монастырь.
Кошет [131] провела у меня вечер и рассказывала о привидениях. Она утверждает, что существует всадник, который проскакивает в галоп по дворцовому двору в Царском Селе. Он появляется со времен Елизаветы Петровны и всегда предрекает какое-нибудь несчастье. Его конь падает у главной решетки. Его видят, слышат галоп, и вдруг он исчезает. Она клянется, что всадника видели накануне смерти Екатерины, Павла и покойного Государя. В Гатчине появляется человек с сабельною раною в груди. Х.Х. клянется, что видел его в коридорах. Императрица рассказывала мне историю «Белой женщины». Она из предков Гогенцоллернов, некая графиня Берта фон Орламюнде. Раз она явилась в Аморбахе молодой принцессе и сказала ей: «Guten Abend, Ihr Liebenden» [132] («Добрый вечер. Ваше Высочество» [нем.]). Она предрекает смерть в доме Гогенцоллернов. В Петергофе существует гауптвахта, где появляются привидения. Вяземский уверяет, что там назначались свидания. Это та гауптвахта, откуда Екатерина отправилась в Петербург, когда арестовали Петра III в Ораниенбауме. В Ораниенбауме также была гауптвахта, где появлялось привидение, одетое в голштинский мундир. Там тоже было место свиданий. Кошет также верит в монаха, который появляется на террасе у «Самсона» в Петергофе; она уверяет, что этот монах явился покойному Государю перед его отъездом в Таганрог. Когда мы засмеялись, Кошет рассердилась. Тогда Пушкин сказал ей: «Я желал бы видеть Петра Великого, скачущего в светлую ночь верхом по Петрополю. Это было бы чудесно. Как он был бы величествен. Я постоянно об этом мечтаю с тех пор, как Виельгорский рассказал мне про сон Батурина [133] , в 1812 году. Голицын передал об этом покойному Государю. Вот это сон!» Одному Пушкину являются такие поэтические, величественные, поразительные видения и такие оригинальные мысли. Кошет перекрестилась и воскликнула: «Спаси меня Боже это увидеть. Как вы меня пугаете. Мы живем так близко от памятника, что мне ночью приснятся ужасы». Кошет была в большом ударе; она нам рассказала, что Ласунский помнит похороны Екатерины и как Павел Петрович велел принести из Александро-Невской Лавры гроб отца своего и также поставить на катафалке. Репнин сказал ему: «Сын казался более взбешенным, чем огорченным, и на всех смотрел свысока. Императрица Мария горько плакала, как и мы. Что за сердечная женщина была эта Екатерина. Вы знаете только о ее уме и о слабостях, а мы знали и сердце ее». Императрица-Мать сказала то же самое Кошет. Несчастный Павел был ненормален. Как только было ветрено, он уже волновался, и m-lle Нелидова поддерживала ему голову. Екатерина умела быть очень великодушной. Она была влюблена в Мамонова, а когда узнала, что он влюбился в княжну Щербатову, то повенчала их, назначив ей приданое. Она скорбела о Мамонове, но не мстила своей сопернице.
131
М-llе Кочетова осталась при дворе после кончины Марии Феодоровны. Ее очень уважали за прямоту. Она была большая оригиналка и независимых убеждений. Мария Феодоровна скончалась в ноябре 1828 года. До самого конца Императрица сохранила прекрасное здоровье и большую подвижность. Она была до того щедра, что даже делала долги для своих добрых дел, а сыновья ее уплачивали эти долги из собственных денег. Ее дети боготворили свою мать. С 1801 года, года кончины Павла I, она посвятила себя благотворительности. Россия ей многим обязана.
132
Обычное приветствие между принцессами царской крови до XIX столетия.
133
Этот Батурин видел в 1812 году сон. Это был какой-то иллюминат. Когда опасались, что французы вступят в Петербург, поговаривали о том, чтобы снять статую Петра Великого. Тогда Батурин сообщил Голицыну, что статуя проскакала ночью во дворец Государя, где заявила, что, пока она будет стоять на своем гранитном пьедестале, до тех пор столица будет в безопасности. Вследствие этого сна статую оставили на месте. Se non `e vero, `e ven trovato. Возможно, что это было зерном знаменитой сцены с сумасшедшим в «Медном всаднике». Во всяком случае, это интересный рассказ, характеризующий настроение умов в 1812 году. Так как Наполеон похитил венецианских коней и памятники искусства из Ватикана, то опасались за Петербург и из Эрмитажа вынесли драгоценности.
Мы рассказали Сверчку, что Великий Князь Михаил Павлович сжег «красные тетради» Императрицы-Матери – дневник, начатый ею еще в Монбельяре и веденный ею до самой смерти. Она приказала в своем завещании «сжечь все, не читая». Государь поручил это Великому Князю. Они не посмели вскрыть ни одной тетради. Это очень благородно! но какая жалость; там было все: путешествие графа и графини дю-Нор и пребывание у Людовика XVI. Равным образом были сожжены и письма короля, королевы, герцогини Ангулемской и королевы Луизы Прусской, так как Императрица отметила те письма, которые можно было прочесть и сохранить.
На днях Его Величество сказал Пушкину:
– Мне хотелось бы, чтобы Нидерландский король подарил мне дом Петра Великого в Саардаме.
– Если он подарит его Вашему Величеству, – ответил Искра, – я попрошусь в дворники.
Государь рассмеялся и сказал:
– Я согласен, а пока я поручаю тебе быть его историографом и разрешаю тебе заниматься в архивах.
Искра ничего лучшего не желает. Он в восторге [134] .
У меня был гр. Моден. Говорили о пребывании Людовика XVIII в Митаве, и граф рассказал мне про герцогиню Ангулемскую следующий случай. Она вообще избегала всякого намека на свое заключение в Темпле и как можно реже говорила об этом. Двор находился в Сен-Клу (кажется, в 1819 году). Герцогиня встретилась в парке с садовником, он ей поклонился, герцогиня пристально взглянула на него и упала в обморок. Пришлось отнести ее в замок. Вечером она послала садовнику денег, а короля просила перевести его на другое место. Вид его слишком расстраивал ее, так как оказалось, что садовник прежде был одним из тюремных сторожей в Темпле и ему случалось мести пол в ее тюрьме. Он обходился с нею очень гуманно и вежливо, никогда не заговаривал с нею и когда встречался наедине, то снимал перед нею шапку; прочие никогда этого не делали и даже садились на единственный стул в ее камере. Герцогиня велела поблагодарить его за гуманное обхождение. Сколько должна была она перестрадать, чтобы после стольких лет взволноваться до такой степени! Великий Князь говорил мне, что Император Александр очень уважал герцога и герцогиню Ангулемских. Он не любил короля Людовика XVIII, бывшего страшным эгоистом, а гр. д’Артуа ему был симпатичен. Талейран внушал ему недоверие. У него был очень тонкий ум, но он был большой циник. В сущности, он предал всех, кому служил: Директорию, Наполеона и Бурбонов.
134
Моя мать сделала юмористическое замечание по этому поводу: Уваров, недовольный тем, что Государь назначил Пушкина на место Карамзина, жаловался Карамзиной, думая ей угодить. Она отвечала очень сухо: «Я в восторге; если бы Государь только знал, какое он доставляет мне удовольствие. Муж мой также одобрил бы его». Моя мать прибавляет: «Уваров полагает, что надо быть лысым, беззубым, пузатым и носить очки, чтобы быть ученым! Или же быть Уваровым, или по меньшей мере Устряловым».
– Эти господа называются, – сказал мне Великий Князь, – политическими и практическими людьми, а я их зову иначе.
Говорили про г-жу Крюднер. Она познакомилась с Государем после Венского конгресса, в эпоху 100 дней, и видела его раз в Штутгарте, а затем в Гейдельберге. Они долго беседовали, и она последовала за ним в Париж. В 1815 году Меттерних, ненавидевший г-жу Крюднер и не любивший барона Штейна, сделал все возможное, чтобы перессорить их с Государем. Государь не любил Меттерниха и Кастельри, но относился с уважением к его преданности своему отечеству. Если бы не Россия и не посредничество Государя, они в 1815 году разорвали бы Францию на части. Одно время Государь был очарован Наполеоном, но недолго. Уже Император Павел хотел было заключить союз с генералом Бонапарте.
– C’'etait un diable d’homme (Это не человек, а дьявол [фр.]), – говорил Михаил Павлович, а Меттерних, боявшийся его, недолюбливал Бурбонов.
Веллингтона очень уважали; он был благороден во всем. На Венском конгрессе престарелый князь де Линь походил на привидение из прошлого столетия. Про Екатерину он говорил с благоговением, он не забыл своего пребывания в Петербурге. Поццо ди-Борго был откровенен, не будучи искренним; Блюхер был настоящим капралом и очень недалек. Поццо был даровит. В то время совсем напрасно не отдавали должного генералу Йорку [135] . Английский регент сильно коробил Государя своими рискованными выражениями, он был дурно воспитан. В 1814 году Государь съездил в Мальмезон; он посетил несчастную Жозефину, а два дня спустя она скончалась от жабы. Положение принца Евгения было ужасно, его очень жалели в Вене, его жена была очаровательна, она отличалась чувством собственного достоинства и нравственными качествами.
135
Его даже обвинили в измене, но впоследствии к нему отнеслись справедливо.