Неизвестный солдат
Шрифт:
– Братцы! У меня кончились патроны. Может, кто даст?
Асуманиеми повернулся чуть вбок в стрелковом окопе, так что в амбразуре стали видны его голова и плечи, и вдруг пошатнулся, схватившись за грудь.
Он сделал несколько шагов, точно пьяный, а затем быстро проговорил:
– Слева… Сердце слева… – и рухнул на дно окопа.
Когда Яловаара и Ванхала перевернули его на спину, они увидели, что он мертв. Пуля действительно прошла возле самого сердца.
Яловаара вдруг отвернулся. Он сделал несколько быстрых шагов, затем взял себя в руки и сказал:
– Всегда
Бойцы перестали стрелять. Все были ошеломлены. Удачная, прошедшая без потерь атака настроила всех на триумфальный лад, гибель же Асуманиеми подействовала, как удар дубинкой по голове. На лице убитого застыло удивленное выражение: вероятно, его отвага основывалась на полной уверенности, что для него опасности не существует. Ему отпущено было лишь краткое мгновение, чтобы осознать: игра с жизнью может стоить самой жизни.
Он был самым красивым покойником из всех, каких им доводилось видеть. Его лицо еще сохраняло несколько недоуменное детское выражение, вообще же оно было очень спокойным, без того напряженного оскала, из-за которого на лица убитых так неприятно смотреть.
Яловаара оставил нескольких солдат наблюдать за берегом реки, а сам вместе с Ванхалой, Хонкайоки, Сихвоненом и одним из новичков отправился по ходу сообщения к блиндажу второй роты.
Шестеро вражеских солдат сдались, увидев, что отступление безнадежно. Они отступали перед вторым полувзводом, когда поняли, что путь назад закрыт. Шедший последним поднял руки вверх, но вдруг схватил брошенный автомат, приложил его к горлу и выстрелил. На нем были погоны младшего лейтенанта.
Опорный пункт был отвоеван. Во втором полувзводе ранили двоих – одного осколком гранаты, другого куском дерева, отлетевшим в блиндаж от косяка двери, когда там взорвалась граната.
В блиндаже были взяты в плен три солдата, всего пленных теперь было восемь. Яловаара отослал их в тыл и поспешил расставить своих людей на позиции. Как только противник убедится, что в опорном пункте нет его людей, он тотчас же откроет жесточайший артиллерийский огонь. Сомневаться в этом не приходилось.
В соседнем опорном пункте тоже все было уже тихо.Противник и там пытался переправиться через реку, но безуспешно: слишком хорошую позицию занимал пулемет Мяятти. Яловаара пошел его проведать.
Помощник Мяятти, новобранец, был вне себя от радости, сам же Мяяття с равнодушным видом курил. Яловаара поблагодарил его, но Мяяття и виду не подал, что доволен, а сказал лишь, будто и не слышал слов прапорщика:
– Самое лучшее будет поставить пулемет в укрытие от осколков. Теперь уже недолго ждать – скоро пойдет железный дождь.
Яловаара понял, что всякие высокие материи нимало не заботят Мяяттю. Он пошел дальше по окопу. Группа солдат окружила санитаров, укладывавших на носилки убитого Асуманиеми.
– Он был хорошим гимнастом, – сказал кто-то. – В учебном лагере всегда тренировался, там были спортивные снаряды.
– Он и тут подтягивался на суку в свободное время.
Яловаара приказал отправить тело в тыл до того, как начнется артиллерийский обстрел. Когда санитары ушли, он сказал Ванхале:
– Сегодня ты заработал себе второе лычко, Брюхо. Печально, правда… – здесь его голос дрогнул, -…что Асуманиеми так дорого заплатил за это. – Прапорщик посмотрел на Хонкайоки. – Ты тоже вел себя отважно. – Он улыбнулся, вспомнив, как Хонкайоки на четвереньках скакал в атаку.
Хонкайоки сделал большие глаза, скорчил почтительную мину, снял фуражку и поклонился.
Все засмеялись, наверное, чуточку громковато. Веселье было несколько истеричным – напряжение боя стало спадать. Лишь Ванхала хихикнул, как обычно, и сказал:
– Этак в конце концов из нашего брата еще получатся настоящие офицеры. Прямо скажем, сегодня ради повышения пришлось из кожи лезть. Но все хорошо, что хорошо кончается… хи-хи-хи…
В этот момент все, как по команде, вдруг нырнули в укрытие от осколков. Хихиканье и насмешки смолкли. С другой стороны реки донесся шум, как будто кто-то рассыпал по полу картошку. Это вступили «Катюши».
Скорчившись, они лежали в укрытии, выкопанном в передней стенке окопа. Над ними, клокоча, смешались огонь, земля, железо и дым. Ими владел страх, тот же, что и прежде. С закрытыми глазами и учащенно бьющимися сердцами солдаты вжимались в землю.
На этот раз страх был, пожалуй, даже сильнее, чем прежде. Они ведь знали, что война скоро кончится.
«Только бы в меня теперь не попали!»
Для них война уже закончилась – для них, но не для противника.
Невыспавшиеся, усталые, измотанные, ждали они конца этого грохота. Что проку от того, что они так упорно дрались здесь, на речном берегу? Что толку от того, что несколько дней назад они нанесли контрудар? Позиции все равно пришлось оставить.
Да, они потерпели поражение. Понесли наказание. Но за что?
В ответ на этот вопрос, по-видимому, можно было бы сказать многое. Но одна положительная сторона в таком исходе все-таки была: потерпев поражение, они были избавлены от всякой ответственности. Что означала бы победа? Ответственность. Ответственность за поступки, которые со временем, когда-нибудь пришлось бы искупать. Ибо, сколько существует человечество, событие предшествующее является причиной последующего. В причине скрыта ответственность за следствие. Тот, кто начал, должен отвечать за то, что последует. И кто знает, быть может, этим измотанным людям повезло в том, что ни им, ни их потомкам не нужно брать ответственность на себя. Они уже искупили свою вину, рискуя жизнью. У них осталась одна надежда: уцелеть в последние минуты. После этого они будут свободны, чисты и невиновны. Они будут счастливы.
Грохот продолжался. Могучий гул разносился далеко в прозрачном воздухе осеннего утра. Еще раз, последний, он, словно упивался своей мощью, прокатился над ними, как бы возвестив: «Горе побежденным!»
Им не надо было бояться эха: «Горе победителям!»
Мяятгя открыл глаза. На дно стрелкового окопа падала земля. За изломом окопа показался человек – это был ополченец, за которым с некоторых пор стали замечать какие-то странности. Он был без фуражки, с пятнами грязи На лице и в смертельном страхе дико таращил глаза.