Неизвестный солдат
Шрифт:
– Не было никакой возможности отправить их раньше, – сказал командир батальона.
– Вторая рота сама на время попала в окружение, когда перерезала дорогу.
– Да, война – это ужасно.
Одна из «лотт», Райли Котилайнен, вспомнила, что она женщина и что ей как бы положено повздыхать над увиденным. В действительности же душой она была далеко от всего этого; ее внимание было всецело занято адъютантом- видным офицером с тонким обхождением, очень образованным и владевшим четырьмя языками.
Был ли он тем самым офицером ее мечты,
– Немцы поразительно быстро продвигаются вперед, – сказал адъютант, вспоминая последние известия. – Мы даже в наших самых дерзновенных мечтах не могли надеяться на это.
– В мечтах – нет, но есть еще и расчеты. У немецкого военного командования золотая традиция: оно не надеется, оно рассчитывает. У русских единственный козырь – равнодушная или безразличная стойкость священного бурого зверя. Но значение этого фактора уменьшается по мере того, как война приобретает все более технический характер. А в этом с немцами никто тягаться не может.
Майор охотно рассуждал о войне и военных действиях с «научной» точки зрения. Он прочел много книг по военному делу и был заядлым германофилом. Научность его мышления была столь неподдельна, что в нем даже можно было обнаружить небольшой проблеск духовности. Он был склонен мыслить абстрактно и из частных деталей делать общие выводы.
Майор Сарастие был высок ростом и шагал несколько тяжело и неуклюже, как все крупные мужчины. Крепкий затылок и волевое лицо свидетельствовали о силе и здоровье. Время от времени он щелкал по голенищу ошкуренной лозиной.
Лежавшие у дороги пулеметчики все как один старательно посмотрели в сторону, чтобы не отдавать майору честь. Они еще не научились чувствовать себя при этом свободно. Майор остановился и спросил у них:
– Вы получили еду?
– Так точно, господин майор, – ответил Сало, поднявшись и став по стойке «смирно».
Майор и без того знал, что его люди уже накормлены, но в такой вечер командиру подобает задавать благодушные вопросы. Он провел весь день в крайнем напряжении, ибо известия о ходе боя, приходившие одно за другим, вначале не сулили ничего хорошего. Потери быстро возрастали, а линия фронта все еще не была прорвана. В общей сложности в этот день в батальоне погибло более ста человек, и, чтобы не сообщать об этих тяжелых потерях, он прогуливался теперь по деревенской дороге. При этом майор был преисполнен чувства собственной значимости. У него было ощущение, будто бы его жизненные силы возросли вдвое, и он вошел в такую хорошую форму, что теперь с нетерпением ожидал, когда можно будет перейти к выполнению новой задачи. С солдатами, с «этими носителями исконно финских черт», он заговаривал благодушно-доброжелательно.
– Так, так. А курево у вас есть?
– Конечно, есть, господин майор, – ответил Сало, но тут в разговор вмешался Хиетанен:
– Курим цигарки из махорки.
– Вот как. И каково же это на вкус?
– Самосад, господин майор. Самосад он и есть самосад.
– Да, это верно. Ну ладно, отдыхайте как следует. Силы вам еще понадобятся.
– Посмотрите на эти бедра, – сказал Рахикайнен, едва майор отошел. – Как она выступает, загляденье, да и только! Но простому солдату тут надеяться не на что. Росточек сантиметров сто шестьдесят, а сколько сладости на них приходится, братцы. Но Рахикайнену ничего этого не достанется. Разве это справедливо? Одним с лишком, другим ничего.:
– Легкий походный матрас, модель восемнадцать, – сказал кто-то.
– Был бы я генерал, я бы устроил со всеми ними бордель, – продолжал Рахикайнен. – А билеты раздавал бы по солдатскому жалованью.
Эта мысль так увлекла его, что он почти серьезно добавил:
– Какие дела можно было бы проворачивать с этими билетами!
– Ха-ха-ха! Уж Рахикайнен развернул бы дело! Покупать – да, покупал бы. Но чтобы он их продавал – этого, братцы, вы бы не дождались.
Тем временем появился Риитаоя с ящиками патронов. Покраснев и улыбнувшись своей детской улыбкой, он сказал:
– Там на перевязочном пункте, у дороги, лежат мертвые. И Кауконен среди них. А еще человек десять из второй роты. Священник разламывал их личные знаки. Знаки на случай смерти И лошади там же, убиты снарядом. А еще несколько солдат из обоза. И один раненый, так тот все кричал: «Простите… простите…» Кричит, а потом остановится и начинает говорить страшные вещи, а потом опять кричит…
Лехто вне себя от ярости отвернулся от Риитаои, но остальные смотрели на него добродушно. Его наивность отбивала охоту глумиться над ним. Рахикайнен спросил:
– Какие страшные вещи?
– Боюсь сказать.
– Умирающий не боится, а ты боишься?
– Иисус Христос… сатана…
Риитаоя вновь засмущался, выговорив эти слова, но Рахикайнен беспечно сказал:
– Видать, для верности просил прощения у обоих.
– Не говори так. У санитаров были слезы на глазах.
– Слезами тут не поможешь, здесь нужна грубая солдатская песня.
Тут появился Миелонен и крикнул:
– Готовьтесь!
– К чему?
– А к походу. К походу!
– К какому походу? Куда мы идем?
– Атаковать, атаковать. А ты думал куда? Домой?
– Не может быть! Господи, неужто мы единственный батальон у финской армии?
– Теперь не наша очередь!
– Мы свое выполнили. Пускай теперь идут другие части. Куда девались солдаты из резервного полка, те, что шли сюда?
– Я не командир полка. Я младший сержант. Но таков приказ сверху.
– Это майор зарабатывает себе повышение. Чертов вояка! Наверно, опять просил, чтобы поставили нас вперед.