Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Уральский Марк Леонович

Помимо текущей, русские вольные каменщики в Нью-Йорке вели большую работу с целью возобновления сотрудничества с французскими и американскими масонами. Особую активность в этом отношении проявлял М.С. Мендельсон. Отметим, что осенью 1953 г. в Америку приехал великий командор Верховного Совета для Франции и ее владений <...>, стремившийся добиться признания со стороны американских лож. К этому времени Великая Ложа Франции смогла вновь получить признание 17 Великих Лож в США. Главной целью визита Р. Раймона было установление официальных отношений с влиятельной Великой Ложей Нью-Йорка. Русские масоны наибольшие надежды связывали с намечавшимся на май 1954 г. признанием Великой Ложи Франции Великой Ложей Нью-Йорка, что позволило бы основать регулярную русскую ложу в США. <...>

Таким образом, биографии членов масонской группы «Россия» и сведения о ее деятельности позволяют утверждать, что этот коллектив играл заметную роль в жизни русско-еврейской эмиграции в Америке на протяжении почти 20 лет и оказывал влияние на деятельность образовательных и общественных организаций российских эмигрантов в Нью-Йорке¹⁹².

Илья Маркович Троцкий имел в ложе звание «дародарителя», т.е. был лицом, ответственным за благотворительную деятельность, как в пользу самой масонской группы, так и третьих лиц. Естественно, что он был в курсе всех событий, связанных с внутренней жизнью ложи, которая подчас омрачалась межличностными конфликтами. Так, писатель Марк Алданов, брат-масон еще со времен парижской ЛСР, в своем письме к нему от 31 декабря 1954 г. спрашивает¹⁹³:

Я ровно ничего не знаю о положении дел в нашей Л <ложе — М.У.>. Мендельсон и Делевский мне никогда не писали. От Давыдова же я последнее письмо получил с год тому назад (видел А<лександра> В<асильевича> летом в Ницце). Ничего не слышал ни о ссоре, ни об инциденте, о котором Вы упоминаете. В чем дело? Я очень огорчен. Не догадываюсь даже, на какой почве произошел разлад. На личной?

— а в последующем письме выражает удовлетворение, что с «братским» конфликтом покончено.

Помимо текущей, русские вольные каменщики в Нью-Йорке вели большую работу с целью возобновления сотрудничества с французскими и американскими масонами. <...> Однако переговоры о регуляризации — признании другими масонскими союзами Великой Ложи Франции — зашли в тупик, что предопределило в дальнейшем прекращение работ нью-йоркского кружка. Его деятельность сворачивалась также и по мере того, как из жизни уходили его члены. — После кончины в 1961 г. М.С. Мендельсона масонская группа «Россия», вероятно, прекратила свою работу¹⁹⁴.

«Спасенный Буниным»: Александр Борисович Либерман

Александр Бахрах, который в 1920-х был секретарем у Бунина, а в годы немецкой оккупации жил с ним бок о бок в доме на юге Франции — в Грассе, писал в своих мемуарах¹⁹⁵:

Одной из больших удач моей жизни я считаю встречи, а иной раз — говорю это без преувеличения или желания прихвастнуть — и очень дружеские отношения с рядом людей, которых принято называть «людьми выдающимися». Одним из них был Иван Алексеевич Бунин, которому я очень, очень многим обязан (кто знает, может быть, даже жизнью).

Под бунинской кровлей я прожил свыше четырех страшных лет — с момента демобилизации в октябре 1940 года вплоть до освобождения Франции, то есть, до конца 1944 года¹⁹⁶. Я хотел было сказать, что этот период, пожалуй, самый страшный в моей жизни, я провел под бунинской «гостеприимной» кровлей, но в данном случае такой эпитет звучал бы фальшиво. Нет, бунинский дом был не «гостеприимной кровлей», а чем-то несравненно большим. Своего гостя или, вернее сказать, жильца, чтобы не говорить приживальщика, Бунин как бы приобщал к своей семье, и хотя за глаза нередко на него бурчал и в письмах мог над ним едко иронизировать, а то и красочно ругать, он готов был всячески его опекать, в критические минуты вставать на его защиту и не хотел с ним расставаться.

В письме к Михаилу Осоргину Бахрах утверждает, что «забрел» к Буниным «на день, другой, и встретил столько ласковости и теплоты, что застрял уже на неделю», — которая затем растянулась на годы, ибо «под бунинской кровлей он был «забронирован “чистейшим арийством и комбатантностью”, и благодаря столь надежному прикрытию «мимо него пронеслись “все враждебные вихри”»¹⁹⁷.

Андрей Седых, тоже бежавший из оккупированного немцами Парижа на юг Франции, который до 1943 г.

считался свободной зоной, <где> еще могли жить русские эмигранты, почти не опасаясь ареста. Почти — потому что время от времени французская полиция, дабы ублажить немецкие власти, все же делала облавы в поисках коммунистов и евреев¹⁹⁸,

— вспоминает, что когда в 1942 г. встретился в Ницце с Буниным, тот ему жаловался:

Плохо мы живем в Грассе, очень плохо. <...> Живем мы коммуной. Шесть человек. И ни у кого гроша нет за душой — деньги Нобелевской премии давно уже прожиты. Один вот приехал к нам погостить денька на два... Было это три года тому назад. С тех пор вот и живет, гостит. Да и уходить ему, по правде говоря, некуда: еврей. Не могу же я его выставить...¹⁹⁹

История фактического спасения Буниным Александра Бахраха — видного в послевоенные годы литератора, — известна как по его собственным воспоминаниям, так и по научным публикациям о русском Зарубежье²⁰⁰. Несмотря на очевидную биографическую значимость, она, как ни странно, никогда не удостаивалась специального внимания. А история о том, что Бунин во время немецкой оккупации южной Франции укрывал некоторое время в своем грасском доме пианиста-еврея Александра Либермана и его жену Стефу, и вовсе выпала из литературоведческой «бунинианы». Об этом знаковом событии в биографии Бунина упоминают лишь Юрий Мальцев²⁰¹ и Александр Бабореко²⁰². Первые же подробные публикации, касающиеся этого события бунинианы, принадлежат автору настоящей книги²⁰³.

Вера Николаевна в письме к М.С. Цетлин в Нью-Йорк²⁰⁴, посланном, по-видимому, в двадцатых числах января 1942-го, сообщает:

Из новых приятных знакомых: Либерманы... Очаровательные люди, а он такой редкий талантливый человек, что я не встречала. Всегда ему хочется своей музыкой доставить удовольствие. Редкая простота при таланте. Но сейчас его жена только что перенесла серьезную женскую операцию, вероятно, дорого им это обойдется. Жаль, что здесь он не может применить себя. Вот кому следовало бы отдохнуть у Шурочки²⁰⁵. Мы с ними встречали Новый Год по старому стилю <13 января — М.У.>. Было очень приятно и вкусно, кое-что у нас оказалось, а кое-что они привезли. С ними была одна наша общая знакомая из Швейцарии, и она могла достать вкусных вещей, от которых у меня утром был припадок, но я тогда еще ничего не подозревала об язве.

Тогда же, 22 января 1942 г., В.Н. Бунина писала своей близкой французской знакомой Т.Д. Логиновой-Муравьевой²⁰⁶:

Мы очень мило встретили Новый Год по старому стилю. У нас были наши каннские новые друзья, Анна Никитишна Ганшина²⁰⁷ и супруги Либерман. Он пианист. Было мясо (на счастье), водка, посильная закуска, каннцы привезли пирог, бульон, торт, пряник, я достала g^ateau du roi (рождественский сладкий пирог), печенья. Словом, поужинали так, как давно не ели, затем в салоне перед камином сначала просто сидели, а затем пили чай с вкусными вещами, а в промежутке Леня сварил глинтвейн. Часть ушла спать в полночь, и мы — m-me Ганшина, Либерман, Леня и я — просидели до 2-х часов, ведя очень интересные разговоры, и чего-чего мы не касались. Много говорили о музыке, литературе. Либерман умный и тонкий человек. Спать гости легли по-вагонному, сняв только верхнее платье. Настроение весь вечер было у всех хорошее, дружеское. Я, кажется, после родного дома никогда приятнее не встречала Нового Года. И, не сглазить, с этих пор и дома хорошая атмосфера²⁰⁸.