Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

Соколов Борис Вадимович

Рокоссовский с подчиненными был всегда ровен, тактичен. Но вот воевал он, вопреки распространенному мнению, точно так же, как Жуков, — очень большой кровью. Константин Константинович с подъемом описывает бригаду штрафников, прибывшую к нему на Брянский фронт летом 42-го: «…К нам на дополнение прибыла стрелковая бригада, сформированная из людей, осужденных за различные уголовные преступления. Вчерашние заключенные добровольно вызвались идти на фронт, чтобы ратными делами искупить свою вину. Правительство поверило чистосердечности их порыва… Бойцы быстро освоились с боевой обстановкой; мы убедились, что им можно доверять серьезные задания. Чаще всего бригаду использовали для разведки боем. Дралась она напористо и заставляла противника раскрывать всю его огневую систему… За доблесть в боях с большинства ее бойцов судимость была снята, а у многих появились на груди ордена и медали». Маршал не уточнил только, что снимали судимость, в основном, посмертно — шансов уцелеть в советской разведке боем, т. е. в лобовой атаке, почти без всякой артиллерийской подготовки, на неподавленную огневую систему противника практически

не было. Не уточнил Рокоссовский, сам не так давно освободившийся из ГУЛАГа, что не так уж добровольно шли на фронт зэки. Многих, осужденных по не слишком серьезным статьям, за пресловутые «колоски» или за опоздания на работу и прогулы, досрочно освобождали и отправляли на фронт в такие штрафные бригады смертников. Да и те, кто шел воевать добровольно, часто спасались от голодной смерти. В войну в лагерях кормили совсем плохо, а работать заставляли интенсивнее, поэтому смертность заключенных возросла более чем вдвое.

Приведу еще два эпизода военной биографии Рокоссовского, достойные пера Пушкина, Лермонтова или Льва Толстого. Речь пойдет о боях под Москвой в ноябре 41-го во время последнего наступления вермахта на советскую столицу. Накануне этого наступления, 15-го ноября, Рокоссовский бросил в атаку 58-ю танковую дивизию, только что прибывшую с Дальнего Востока и не успевшую провести разведку местности и расположения противника. Наступать пришлось по болоту, много танков завязло, вышло из строя, остальные были расстреляны с замаскированных артиллерийских позиций. В результате дивизия безвозвратно потеряла 157 танков из 198 и 1 731 человека убитыми и ранеными — треть личного состава. Рокоссовский во всем обвинил командира дивизии Полковника Котлярова, который, не выдержав, застрелился, оставив предсмертную записку своему заместителю: «Общая дезорганизация и потеря управления. Виновны высшие штабы. Не хочу нести ответственность. Отходите, Ямуга, за противотанковое препятствие. Спасайте Москву. Впереди без перспектив». В мемуарах Рокоссовский лишь мимоходом упомянул: «Получили мы… 58-ю танковую дивизию почти совсем без боевой техники». Нет, уважаемый Константин Константинович, дивизия-то прибыла с двумя сотнями танков, а вот после своей первой и последней атаки, предпринятой по Вашему категорическому приказу вопреки возражениям комдива, действительно, осталась без техники. А проведенная тогда же атака двух кавалерийских дивизий, 17-й и 44-й, на успевшие окопаться немецкую пехоту и танки окончилась еще трагичнее. Сохранилось описание этого боя в журнале боевых действий немецкой 4-й танковой группы: «…Не верилось, что противник намерен атаковать нас на этом широком поле, предназначенном разве что для парадов… Но вот три шеренги всадников двинулись на нас. По освещенному зимним солнцем пространству неслись в атаку всадники с блестящими клинками, пригнувшись к шеям лошадей… Первые снаряды разорвались в гуще атакующих… Вскоре страшное черное облако повисло над ними. В воздух взлетают разорванные на куски люди и лошади… Трудно разобрать, где всадники, где кони… В этом аду носились обезумевшие лошади. Немногие уцелевшие всадники были добиты огнем артиллерии и пулеметов…».

Сразу вспоминается лермонтовское «Бородино»: «Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой…». Эта кавалерийская атака в стиле XIX века в веке XX, веке окопов, скорострельных орудий и пулеметов, не могла не превратиться в жестокое избиение кавалерии, почти не нанесшей потерь засевшей в окопах пехоте. Немцы не верили, что атаку повторят. Но ошиблись. Я опять предоставлю слово историографу 4-й танковой группы: «И вот из леса несется в атаку вторая волна всадников. Невозможно представить себе, что после гибели первых, эскадронов кошмарное представление повторится вновь… Однако местность уже пристреляна, и гибель второй волны конницы произошла еще быстрее, чем первой». 44-я дивизия погибла почти полностью, а 17-я потеряла три четверти личного состава. Несколько дней спустя, уже на фронте другой армии, 17-я дивизия отошла без приказа, не выдержав натиска противника (а как она могла обороняться после того сокрушительного разгрома?). Командира и комиссара дивизии предали суду. Опять нашлись стрелочники! А ведь опытный кавалерист Рокоссовский хорошо знал, что посылать кавалеристов в атаку в конном строю на открытой местности на укрепившегося противника — значит, обрекать их на верную гибель.

И Рокоссовский, и Жуков, и другие командующие армий и фронтов чаще всего придавали суду командиров дивизий, которые обычно и расплачивались за огрехи вышестоящих штабов. И Георгий Константинович, хотя не раз грозил и Рокоссовскому, и другим командармам расстрелом, никого из них в итоге не только не расстрелял, но даже под суд не отдал. Потому что санкцию на смещение и арест генералов такого уровня мог дать только Сталин. А вот для предания суду комдивов командармам достаточно было санкции командующего фронтом. Иногда Жуков сам приказывал судить того или командира. Так, 4 ноября 1941 года появился его приказ войскам Западного фронта, сообщавший, что командир и комиссар 133 стрелковой дивизии полковник А.Г. Герасимов и бригадный комиссар Г.Ф. Шабалов расстреляны перед строем за отход дивизии без приказа из района Рузы. И сегодня трудно установить, была ли вина несчастных в сдаче города.

Георгий Константинович стремился как можно чаще наносить противнику контрудары. Уже 15 октября он представил в Ставку план уничтожения танковых группировок противника, наступающих на Москву, для чего хотел использовать имеющиеся четыре танковые бригады. Контратаки не удались, и 19-го числа пришлось подготовить план отхода с Можайского рубежа. Штаб Жукова в деревне Перхушково оказался всего в нескольких километрах от линии фронта, в зоне досягаемости немецкой артиллерии. Он оставался

там до конца Московской битвы. Долгое время историки ломали голову, почему Жуков не переместил штаб в более безопасное место. Только в 90-е годы были обнародованы свидетельства, позволяющие разгадать эту загадку. Как утверждал в беседах с Чуевым маршал Голованов, Жуков «прислал генерала Соколовского к Василевскому… чтобы в Генштабе приняли узел связи Западного фронта. Василевский с недоумением позвонил об этом Сталину, и тот дал нагоняй Жукову». Также генерал П.А. Артемьев, бывший командующий Московским военным округом, рассказывал в 50-е годы на встрече с артистами Большого театра: «В середине октября и несколько позднее, когда враг подошел вплотную к Москве, мы, командный состав, чувствовали себя недостаточно уверенно, что удержим Москву. Даже командующий Западным фронтом Жуков попросил у Сталина подкрепление, но не получил ни одного солдата. Его штаб в Перхушкове был полуокружен немцами, и у Жукова сдали нервы. Он попросил у Верховного перевести свой штаб из Перхушково на Белорусский вокзал. Сталин ему ответил:

«Если вы попятитесь до Белорусского вокзала, я займу Ваше место». Больше Жуков у Верховного уже ничего не просил».

Нелепый сталинский приказ намертво приковал штаб Западного фронта к Перхушково. Отнюдь не трусость или опасение, что не удастся удержать Москву, заставляла Георгия Константиновича просить о передислокации штаба. Просто он хорошо понимал, что немцы могут нанести удар по Перхушково артиллерией, авиацией и даже пехотой. В результате командование фронта не сможет какое-то время управлять действиями войск, а это грозит катастрофическими последствиями. К счастью, немцы так и не установили местонахождение штаба фронта. Им и в голову не могло прийти, что командование противника рискнет расположиться у самой линии огня.

Окончательно поверил Георгий Константинович в то, что противник остановлен, в начале ноября. 2-го числа он писал в Ленинград члену Военного Совета Ленинградского фронта и члену Политбюро А А. Жданову: «Основное это то, что Конев и Буденный проспали все свои вооруженные силы, принял от них одно воспоминание. От Буденного штаб и 90 человек, от Конева штаб и 2 запасных полка. К настоящему времени сколотил приличную организацию и в основном остановил наступление противника, а дальнейший мой метод тебе известен: буду истощать, а затем бить».

Опять Жуков творил легенду, чтобы ярче высветить собственные заслуги. От Буденного и Конева он принял все-таки не 90 человек и 2 полка, а значительно больше. Тут и потрепанная, но сохранившая штаб и основные соединения 43-я армия, и спешно возвращенная с Юго-Западного направления 49-я. И несколько дивизий и бригад, сумевших отойти к Можайской линии обороны и Калинину. Не говоря уже о десятках соединений, перебрасываемых из глубины страны и с других фронтов. Но в частях ощущалась острая нехватка артиллерии и боеприпасов. И Жуков просил Жданова «с очередным рейсом „Дугласов“ отправить лично мне 40 минометов 82-мм, 60 минометов 50-мм, за что я и Булганин будем очень благодарны, а Вы это имеете в избытке. У нас этого нет совершенно» Обе стороны готовились к решающим боям за Москву.

Гальдер еще 3 ноября записал в дневнике «Лично я думаю, что противник в состоянии удерживать лишь московский район (Вологда-Москва-Тамбов) и район Кавказа и намерен оставить весь промежуточный район». Советского контрнаступления начальник Генштаба сухопутных сил ожидал не ранее 42-го года или даже еще позднее. Но он понимал, что блицкриг не вышел, и предстоит затяжная борьба. В этот же день, 3 ноября, армии группы «Центр» потеряли соприкосновения с советскими войсками Дальнейшие их действия, как отметил Гальдер 7-го числа, были «скованы безнадежно плохими условиями погоды». Тем не менее вермахт подтягивал горючее и боеприпасы и ремонтировал технику для последнего наступления. Не было зимних видов смазки и антифриза. Катастрофически не хватало зимнего обмундирования. Его запасли только для 60 дивизий, которые Гитлер предполагал оставить в России по завершении осенью Восточной кампании. Однако в ноябре здесь по-прежнему оставалось более 150 дивизий. Солдаты оделись в трофейные русские шинели, в отобранные у населения теплые вещи, но все равно жестоко страдали от холода. Командиры узнавали своих только по кокардам, торчащим из-под женских платков. Все это пестрое воинство готовилось к походу на Москву, которую командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Федор фон Бок надеялся взять до Нового года. Но состояние войск заставляло сомневаться в реальности даже ближайшей задачи — выхода к Москве-реке и каналу Москва-Волга.

О том, что будет еще одно немецкое наступление, догадывался и Жуков. 1 ноября он издал приказ «О мобилизации всех сил на отпор врагу». Там, в частности, утверждалось: «Только с 12 по 30 октября под Можайском, Малоярославцем, Волоколамском и Наро-Фоминском немцы потеряли убитыми 20 тысяч и ранеными 50 тысяч солдат. За это же время подбито и уничтожено 289 немецких танков, 198 самолетов, 142 орудия…

Дорогие товарищи красноармейцы, командиры и политработники! Земля и леса, где Вы сейчас грудью защищаете нашу родную МОСКВУ, обагрена священной кровью наших предков, борьба которых вошла в историю разгрома наполеоновских полчищ. Наша святая обязанность не дать фашистским собакам топтать эту священную землю. Силы врага подорваны и истощаются, но все же враг еще силен и продолжает наступать. Фашисты, понесшие от Вашего огня и штыка большие потери, в последние дни вновь подвезли людские резервы. Подвозят боеприпасы, горючее и готовятся перейти в наступление на Москву… Сорвав планы врага и отразив очередное его наступление, мы не только не допустим его к МОСКВЕ, но и предрешим этим над Гитлером победу. Мы скуем его танки и авиацию, мы заставим его живую силу дрожать и гибнуть в сугробах суровой русской зимы. Уничтожим ее так, как наши предки уничтожили армию Наполеона».