Некого больше убивать

Черноморский Владимир

Наконец, Хуберт очнулся: «Так говорите, каток ему устроили?… Смелое предположение… Но если это так, то, извините, с какими силами вы имеете дело! И с чего бы это? Какую тайну они защищают? ОК, отбросим версию фанатика-одиночки; кто-то, будем считать, натравил его на Леклесса, потом убил человека, могущего хоть как-то это прояснить. И это сделал отнюдь не вычислявшийся вами второй, а некто, подосланный неизвестно кем. И этот неизвестно кто еще и обеспечивает фальшивую доверенность на вывоз тела, чтобы оно, залежавшись в морге, само собой не заговорило, что в деле убийства Леклесса есть нечто подозрительное. Наконец, когда через 20 лет это подозрительное всплывает, убивают того второго, надо сказать, фигуру не мелкую, способом — изощренней не придумаешь. Я уже не говорю о сопутствующих

деталях, о незарегистрированном клубе и ресторане, явно открытом, чтобы обеспечить ему существование, о брательнике крепкого копа, к которому просто привязали этот бизнес… Ну, отбросим, черт подери, версию о маньяке; примем ту, которую вы никак не решаетесь выдвинуть: клуб создали специально, чтобы воспитать в нем убийцу Леклесса. Признайте: все, что вы делаете, это пока раскопки вокруг этой лунки. Но вот, что я вам скажу: если все, что вы накопали, действительно, не случайные совпадения, а цепь преступлений, то хотелось бы видеть мотив. Причем такой, чтобы соответствовал силам, которые могли все это совершить, все это рассчитать… Мистер Кальварес знает, что я много лет проработал в ЦРУ. И поверьте: для преступлений такого уровня могут быть только два мотива — или политические интересы или крупные, очень крупные деньги. Политические интересы здесь никак не просматриваются, значит — деньги. Найдете деньги — считайте, что победили. А помощь я вам обеспечу.»

Когда Маккензи и Киршон ушли, Уинфри Хуберт сказал Кальваресу: «Отменная парочка, Джон. Приятно наблюдать, как они работают. Только боюсь, вся эта романтика скоро упрется в простые вещи.»

— Например?

— Клуб не регистрировали — чтобы не платить лишних денег в IRS; Пельц был Патти — чтобы никто не спросил папу, известного человека в шоу-бизнесе, что его сыночек делает в каком-то идиотском клубе; Руперта он увез на время в Ливерпуль, действительно, испугавшись его болтовни, будто они подтолкнули Кэрригана к убийству Леклесса; Руперт мог не поладить с драг-дилерами, и его прирезали, а Пельц-Патти, испугавшись еще больше, испросил в США фальшивую доверенность, привез и похоронил Руперта. А уж авария явно похожа на случайную… Все. Нет дела…

— Тогда почему вы их благословили?

— А черт его знает! Наверное, тоже романтик.

А Маккензи с Киршоном были просто поражены. «Кто бы мог подумать, что старый судейский козел сможет все так четко разложить по полочкам!», — процедил, уходя, Джим.

— Конечно, он прав: или за этим делом стоят большие деньги, или самого дела не существует, — согласился Стивен. — Что ж, будем искать, о каких деньгах речь. Но пока не мешало бы выяснить побольше о Майкле Пельце, понять, что он в том клубе нашел и кто его туда поставил. И здесь два пути: кто-то из наших должен побывать на похоронах и привезти фото присутствовавших и кто-то из нас должен, наконец, заняться Ди Карло, совладельцем «K amp;M Clothes» и вице-президентом великой фирмы «Алитер». Возможно, именно он воткнул Майкла в клуб…

— Никакой связи оттуда не просматривается, — возразил Джим.

— Но пока только оттуда просматриваются большие деньги…

— Верно! — подхватил Джим. — Однако забываешь еще об одной ниточке, очень даже красненькой.

— Какой?

— Жена, точнее вдова Майкла Пельца, а двадцать лет назад — невеста, с которой он приезжал в Ливерпуль, которая, возможно, знала Кэрригана и, наверняка, знала Руперта, она вместе с Майклом привезла его трупик… Не знаю, на многие ли, но на кое-какие наши вопросы ответить она может. Еще как может!.. В общем так, — принял решение Маккензи, — я занимаюсь «Алитером» и Ди Карло, ты поедешь к вдове Майкла. Но не вздумай показываться на похоронах… Кстати, где его хоронят?

— Понятия не имею…

22

Вегас продолжал праздновать. В небе бесновались лазерные лучи, а «Стардаст» даже повесил в воздухе голограмму рафаэлевской Мадонны с Младенцем. Она парила под музыку «Иисус Христос — Суперзвезда» над городом, который, если бы Библия писалась в наше время, иначе как Содомом не назывался бы. Мадонна

ласково смотрела, как ее дите пухлыми ручонками тасует карты, и подмигивала всякий раз, когда какая-нибудь карта вылетала из колоды и, крутясь, падала на бульвар, где тысячные толпы бешено аплодировали этому святотатству.

«Прежние хозяева «Стардаста» ни за что не позволили бы такое, — подумалось Гарри, — что-то для них все-таки было неприкосновенным».

Но видно, на самом деле, сменились не только век и тысячелетие, а целая эпоха. И мышление, и восприятие. Сотвори такое еще полвека назад, и, вместо ликования и восторгов, людей обуял бы суеверный ужас. Они валялись бы по земле, рвали бы на себе одежду и волосы и молили о прощении. А сегодня даже те, кто не знает, что такое голограмма, понимают — это какая-то новая техника. Они и приблизительно не ведают, как это делается, какой великий путь прошла наука, чтобы заставить пухлорукого малыша уронить им на головы сначала десятку, а потом туза, но они точно знают, что это означает «Блэк Джек» и восхищены остроумием небесной картинки.

Кто-то из них зарабатывает, как и сотни тысяч лет назад, проституцией; кто-то, как и десятки тысяч лет назад, — отниманием дани; кто-то, как и тысячи лет назад, — ссужая деньги под проценты; пироги, как всегда, печет пирожник, сапоги тачает сапожник… У них все, как всегда, но голограмма Мадонны с Младенцем их не удивляет; их удивляет и радует, что те, кто ее на небо повесил, осыпают их «Блэк Джеками». Значит, это — свои, такие же, как они, грешные: вот только что эти люди проиграли за столом, где как раз они выиграли.

Когда-то в детстве Гарри много читал разных исторических книжек. Сплошные войны — иудейские, пунические, столетние… Ночью, перед тем как уснуть, грезились ему всякие битвы, где он был непобедимым участником. Часто он представлял, как въезжает на площадь перед пирамидами на… танке, как падают в страхе на колени египтяне — простой люд, воины, жрецы, фараоны. Вот он — бог! И он кричит им через микрофон громовым голосом и для пущей убедительности бьет прямой наводкой по Сфинксу и отстреливает ему правое ухо… Так оно и произошло бы, но никогда не происходило. Время течет только в одну сторону. Оно может вынести на своих волнах в Третье тысячелетие ничуть не изменившихся проституток, рэкетиров, пирожников и сапожников так, что те совсем не удивляются танкам и голограммам. Доставить же танки и голограммы туда, в глубь веков, могут только больные грезы самоутверждения.

Но сейчас, вспоминая свои детские грезы, Гарри вдруг поймал себя на том, что продолжает развивать сюжет… Неужто это с людьми всегда бывает, в той или иной степени, независимо от возраста? И каждому для нормального самочувствия нужна определенная порция грез — кому больше, кому меньше. И если воображение не позволяет ее обеспечить, люди прибегают к стимуляторам — музыке, алкоголю, наркотикам…

Уже три года, как Гарри обитал в Лас-Вегасе, наезжая в Голливуд по уикэндам. Иногда Рэйчел приезжала к нему, сама или с Майклом, и тогда они вовсю резвились: играли в казино, смотрели шоу, устраивали себе фантастические обеды.

Отношения у них сильно смягчились. Рэйчел, кажется, поняла, что такая вот жизнь у ее мужчины, и уже никак ее не изменишь. Все, чего ей теперь хотелось, это, чтобы Гарри не перешел за грань, за которой начинаются преступления.

Бывало, когда они приезжали на Великий Каньон, Рэйчел находила на краю камень, поддевала его носком, и он начинал катиться, все ускоряясь и ускоряясь, пока стремительно не падал в бездну, увлекая за собой другие, потерявшие равновесие камни. «Ты видишь, — говорила она Гарри, — как это ни банально, но это так…» — «Да, но это только камень, — возражал Гарри, — ему не надо было никуда стремиться, зарабатывать деньги, доказывать, что он крепкий. Потому он и мог лежать неподвижно. И все равно, даже если бы не ты его всковырнула, он бы упал — или от землетрясения, или от снега, или от ветра. Так уж получилось, что он лежал на краю каньона.»