Некоторые рубашки не просвечивают
Шрифт:
Та картина называлась «Восход над Сахарой», а эту можно было назвать «Гроза над карнавалом».
Я отступил на шаг, потом придвинулся ближе, затем склонил голову набок. Через минуту я кивнул.
Даттон не мог дождаться, когда я выражу свое мнение, и опередил меня.
– Она называется «Вдохновение», – выпалил он. – Вдохновение выражено через эти яркие вспышки, прорезающие зигзагами круги, которые представляют собой различные мысли, проносящиеся в мозгу художника.
Я выждал добрых пять секунд, прежде чем сказать что-то. Я видел, что Даттон с лихорадочным
Наконец я произнес только одно слово:
– Великолепно!
Лицо Даттона сияло. Он схватил мою руку и прижал к своей груди:
– Биллингс, вы единственный человек, который способен по-настоящему оценить произведение искусства.
Я еще посмотрел на «Вдохновение», затем торжественно проговорил:
– Кажется, я нашел человека, способного сделать это!
– Что сделать? – полюбопытствовал он.
– Написать картину, которая произведет фурор в современном искусстве.
Даттон вопросительно уставился на меня.
– Что за картину? – заикаясь, выдавил он.
– Конфликт, – заявил я.
Он прищурился.
– Главной бедой сегодняшнего мира является конфликт. Неразрешимые противоречия между народами приводят к войнам. Конфликты между отдельными людьми делают жизнь подчас невыносимой. Идеи вступают в противоречие с другими идеями, и гениальные открытия предаются забвению, – продолжал я с нарастающим пафосом.
– Как выразить это в живописи? – задумчиво сказал он.
Я перешел к сути вопроса:
– Вам знаком звук, возникающий, когда новичок берется в автомобиле за переключатель скоростей? Шестеренки сцепляются и начинают скрежетать и стучать.
Даттон кивнул.
– Найдите живописное выражение для этого звука и назовите картину «Конфликт».
Он отступил назад и во все глаза смотрел на меня.
– Это можно сделать, – убежденно втолковывал я. – Только у нас должен скрежетать цвет. Положите яркий красный цвет рядом с зеленым, и это окажет такое действие на зрителя, которое оказывает на слух скрежет шестеренки. Получится картина, которая будет дисгармонировать с нервной системой человека, и вы дадите ей название «Конфликт».
– Боже мой! – взвыл Даттон с благоговейным восторгом. – Это можно сделать!
– Вы можете сделать это. – В знак преклонения перед гением живописи я склонил голову. – Вы.
Мне показалось, что он сейчас расцелует меня. В разговор вступила Кэролайн:
– Лучше поинтересуйся, Горас, сколько мистер Биллингс запросит за эту идею.
– Ничего! – решительно сказал я. – Я не художник. У меня просто появляются удачные идеи, и моими слабыми силами я стремлюсь внести вклад в искусство!
Даттон стиснул меня в объятиях. Потом он закрыл «Вдохновение» тряпкой и потащил его в шкаф.
– Я могу сделать это! Это самая блестящая идея, которую мне когда-нибудь приходилось слышать. Я так напишу конфликт, что он со страшной силой ударит по глазам зрителя. «Конфликт»! Блестящая идея!
– Я человек с ограниченными средствами, – продолжал я, – поэтому не могу гарантировать, что именно я куплю ее, но уверен, что она произведет сенсацию. Я кое-что понимаю в рекламе, и, думаю, мне удастся привлечь к вашей работе внимание критики.
Даттон подошел к столу и налил нам еще джина, щедро наполнив стаканы. Мы снова чокнулись и выпили.
Спустя некоторое время я сказал:
– Мне хотелось бы посмотреть и другие ваши картины и познакомиться с художниками, которые являются последователями вашей традиции.
– У меня нет последователей, я ни на кого не влияю.
– Не может быть! – изумился я. – Любой человек, который видел ваши картины и понимает живопись, сразу замечает, что в вас что-то есть! Сила! Экспрессия! Зрелость!
Кэролайн сказала задумчиво:
– Может быть, Джордж, Горас.
– Кто этот Джордж? – спросил я.
– Джордж Кэдотт, – ответила Кэролайн, – мой двоюродный брат. Он немного пишет, и я знаю, что он высоко ставит талант Гораса.
– Пожалуй, да, – не слишком уверенно подтвердил Горас.
– Где я могу найти Джорджа Кэдотта? – небрежно поинтересовался я.
– В данный момент с ним нельзя встретиться, – с сожалением вздохнул горе-художник.
– Печально.
Мы выпили еще джина и на том прикончили бутылку. Я спустился и купил еще одну в магазине на углу.
Постепенно Горас накачался. О Кэролайн этого нельзя было сказать. Она знала меру и время от времени поглядывала на меня настороженно и испытующе.
Даттон подошел к телефону. Его язык заметно заплетался.
– Междугородный разговор, – заявил он телефонистке. – Говорит Горас Даттон, номер Лейквью 6-9857. Мне нужно поговорить с Джорджем Кэдоттом, «Роудсайд-мотель» в Вальехо. Не знаю, в каком номере он остановился, но он зарегистрировался там…
– Не под своим именем, Горас, – напомнила Кэролайн.
– Подождите минутку, верно, – сказал он. – Черт возьми, под какой же фамилией он записался? Подождите, я попробую вспомнить…
– Он не сказал нам фамилии, – снова вступила Кэролайн.
– Нет, сказал! Мне сказал. А, вспомнил! Чалмерс, Джордж Чалмерс!
Ответа пришлось подождать пару минут. Не теряя времени зря, Даттон потянулся за стаканом и выпил еще. Потом он отставил стакан, и его лицо оживилось.
– Хэлло, Джордж, старина! Ты знаешь, что произошло? Я продал «Восход над Сахарой» и наконец-то встретил настоящего знатока живописи. Поверь, он способен распознать талант в человеке… Подожди, Джордж, старина. Я знаю, ты просил звонить тебе только в случае крайней необходимости, но это именно такой случай. Это переломный момент в моей жизни. Это кульминация моей карьеры. Это нечто действительно стоящее! Знаешь что, Джордж? Мне подсказали идею картины, которая наверняка получит премию года. Представь себе, что ты переключаешь зубчатую передачу… Сногсшибательная идея!.. Алло!.. Алло!.. – Даттон постучал по рычагу. – Эй, телефонистка, меня разъединили! – Он прислушался, повесил трубу и, повернувшись к Кэролайн, растерянно промямлил: – Как тебе нравится? Этот сукин сын бросил трубку!