Некрасова Л. День рождения
Шрифт:
Мама быстро поцеловала Маку, опять натянула толстую веревку, и тележка покатилась по мостовой. Скрипели колесики и подпрыгивали на камнях. Мамина согнутая спина исчезла за поворотом.
Мака стояла, опустив руки, широко раскрыв глаза, и смотрела вслед маме.
Значит, нет никакой красивой комнаты, в которой работает мама. Значит, нет никакого высокого стола. Значит, к маме ниоткуда не приходят люди, ни о чем ее не спрашивают. И мама, грустная Макина мама, с усталым липом, вот так и возит по длинным улицам тяжелую тележку с газетами. Значит, от этого так устает мама.
Маке было так обидно, так обидно, что она вдруг бросилась к тете Кате и уткнулась лицом в ее рукав. Тетя Катя ласково приподняла Макино лицо. Посмотрела ей в глаза.
— Ты что, глупыш? — спросила она тихо-тихо: — Ты что? Ты пойми, сейчас ведь очень трудное время! Мама твоя — газетчик, и это тоже очень хорошая работа. Трудная, тяжелая… Всякая работа хороша, когда она приносит пользу другим людям; мама твоя газетчик, она разносит газеты. А газета, ты знаешь, как называется? Ты подумай только, какое название! Газета «Правда», — серьезно сказала тетя Катя.
Глава VII. Белые ночи
Это лето не принесло с собой цветов. Цветов нигде не было видно. Как будто бы они совсем не расцвели в этом году.
Светлые июньские ночи были похожи на пасмурный день. И засыпая и просыпаясь, Мака видела за окнами одинаковую серую дымку. Иногда какой-то грохот будил Маку.
— Это гроза? — спрашивала она тихонько проснувшуюся маму. И снова гром гремел где-то близко.
— Нет, детка, это стреляют, — говорила мама, вставала и гладила Маку. — Спи. Еще ночь.
А в комнате было светло, и Мака смотрела в окно на серое небо и на бледные очертания домов. Белая ночь была в городе и в комнате. Глаза слипались. Мака снова засыпала.
Около магазинов по-прежнему стояли длинные очереди. Теперь кусочки хлеба стали выдавать по карточкам. Кусочки были очень маленькие. Длинные четырехугольнички клейкого черного хлеба. Четверть фунта. Восьмушка фунта. Один такой кусочек Мака могла бы съесть сразу, а его должно было хватить на целый день.
Вот так прошел голодный июнь. Вот так пришел голодный июль.
В этот вечер мама в обычное время не пришла за Макой. Мака долго сидела на окне, прижимаясь лбом к стеклу, смотрела на улицу. Мама не шла… Мака так ждала, что раздастся легкий стук маминых каблуков по тротуару, потом знакомая рука чуть-чуть ударит в стекло. И потом мама войдет в дверь, чуть-чуть сгорбившись, чуть-чуть улыбаясь… И мамины глаза поглядят на Маку.
Мама не шла…
Павлик уже спал в своей маленькой кровати. Тетя Катя, вздыхая, несколько раз открывала окно и высовывалась из него. Смотрела на улицу. Мама не шла.
И вдруг к дому подъехал извозчик. Два человека спрыгнули с него и помогли сойти еще кому-то. Потом громко стукнули в дверь. Тетя Катя бросилась открывать.
В дверь ввели маму. Голова у нее была опущена, рука перевязана. Мака бросилась к маме, но люди осторожно положили маму на кровать, взглянули на Маку и на спящего Павлика и шепотом заговорили с тетей Катей.
— Редакцию газеты «Правда» разгромили. Даже газетчиков ловили, избивали. Мы подняли ее на лестнице, она еще держала сумку с газетами… Вы понимаете, ведь это большевистская газета… Юнкера и полиция стреляли в нас… Она сказала ваш адрес… Это ее ребенок? — люди опять посмотрели на Маку. — Все-таки еще благополучно… Могло быть гораздо хуже… Они разогнали всех рабочих, всех служащих редакции. Ломали столы, жгли все, стреляли. Рука у нее не сломана. Только истоптана. И лицо… Ее сильно ударили по лицу… Успокойте девочку…
А Мака не плакала. Крепко ухватившись за мамино платье, широко открытыми глазами она смотрела на мамино лицо, странное и чужое.
Люди ушли. Мама зашевелилась и попробовала приподнять голову. Темные пятна расползлись у нее вокруг глаз и около носа. Все лицо мамино как-то изменилось.
— Детка моя, — тихо сказала мама, но вздувшиеся губы не слушались ее. Маме трудно было поднять голову. Она снова уронила голову на подушку. Тетя Катя хлопотала около стола, и белый бинт быстро полз вверх в ее руке, скатываясь в тугую трубочку.
— Мама, мамочка! — вдруг громко вскрикнула Мака, прижимаясь головой к маминым ногам. Все было плохо в этом большом мире, в этом злом мире, где могли обидеть, где могли ударить даже маму, усталую добрую Макину маму.
Глава VIII. Кого искал прожектор?
Мама сидела за столом, положив голову на руки, вытянув руки на столе. Тонкую мамину руку обнимала браслетка часов.
— Удивительно, как это часы уцелели у вас на руке! — сказала тетя Катя. Она стояла у дверей, собираясь идти домой. — Даже стекло не разбили. Ну вот, вы и сможете их теперь продать.
Мама подняла голову и взглянула сначала на часы, потом на тетю Катю.
— Нет, — сказала она, — я никогда не смогу расстаться с этими часами. Это часы нашего папы. Память о нем. Такое счастье, что они не испортились, когда меня… — Мама вздохнула и закрыла глаза.
Прошло уже много времени с тех пор, как вечером маму привезли на извозчике. А рука у мамы еще болела. Мама опять была без работы, и Мака все дни проводила с мамой.
Мака была бы совсем счастлива, оттого что мама была теперь с ней, если бы не пропал Котя-Братя. Он очень похудел за последнее время. Спина у него стала острая и хвост облез. А несколько дней тому назад он ушел куда-то и не вернулся. Мака очень без него скучала.
Она стояла у окна, то складывая, то раскладывая мокрый носовой платок. Она долго плакала, и нос у нее распух.
— Котя-Братя ушел, наверное, потому, что мы его плохо кормили. Он подумал, что я жадная, и обиделся. А у меня ведь ничего вкусного не было. Ведь правда, мама, у нас ничего не было?
Мама подошла к Маке и обняла ее.
— Нигде ему все равно лучше, чем у нас, не будет. Сейчас он нигде не найдет никакой хорошей еды.
Но Мака не успокаивалась.
— Он заблудится и забудет, где мы живем.