Некромантисса
Шрифт:
— Да, я помню, — послушно отвечает она. — Но…
— Ведь ты скучаешь по ней?
«Нет», — вдруг понимает Геллена и приходит в ужас: ведь это похоже на предательство — не скучать по родной матери. Неужели она настолько дрянная девчонка?
— О, конечно, — с удвоенным стыдом лжёт она. Уши горят. Она опускает лицо и не видит, как в глазах тётушки Ивены загорается и быстро гаснет странная искорка.
— Благодарите Деву за то, что ваши родители живы! — восклицает тётушка, обращаясь к остальным. — Вы не цените и не бережёте их. Подумайте о судьбе сирот! Что будет с вами, если ваши отцы и матери уйдут в Явь?
Девочки смиренно молчат, потупив глаза. Иные изо всех сил строят из себя примерных детей, иные — недостаточно искусны в притворстве. Вероятно, только начитанная Геллена знает слово «ханжа», но подругам, судя по выражениям их лиц, и без того хватает ругательных слов.
Тётушка расцветает в улыбке.
— Угощайся, милая Гелле, — она подвигает к ней чашку, кладёт на тарелочку пирожок, — угощайся и отдохни немного, ведь дома тебе не приходится отдыхать. Только труд и заботы. О, как быстро кончается детство сирот!
От такой очевидной лжи у Геллены глаза лезут на лоб. Она теряет дар речи. Заботы? Да она не помнит, когда в последний раз делала то, что ей не нравится. А если ей нравится чистить медь, шить или ухаживать за садом, так что с того? И никому в их семье не приходится надрываться. Почти всю тяжёлую работу сёстры могут спеть.
Ей не хочется прикасаться к снеди, приготовленной тётушкой. Вежливость всё ещё пересиливает, и Геллена одними губами произносит:
— Спасибо.
— Будьте добры с милой Гелле, — обращается тётушка к её подругам, — видите, она почти расплакалась. Да, тяжела жизнь в доме мачехи!
Больше всего Геллена хочет отвесить тётушке пинка. Повыдрать её прилизанные косы. Из последних сил держа себя в руках, она сидит, вытянувшись, будто проглотила аршин, и вымученно улыбается.
Но всё же ей только тринадцать лет, и она не может мириться с несправедливостью. Спустя полчаса, столкнувшись с тётушкой в коридоре, Геллена горячечно выпаливает:
— Это неправда!
Тонкие брови тётушки Ивены ползут на лоб.
— Что… о чём ты, милое дитя?
— Вы сказали неправду о моей матери! Моей… приёмной матери! Она добрая и заботится обо мне!
— О… — округлившийся рот тётушки похож на дырку в розовом атласе лица. Геллена гневно смотрит ей в глаза, задрав подбородок, кулаки её сжаты, на щеках рдеет румянец.
— Меня вовсе не заставляют!.. — прибавляет она. — Я учусь!..
Мало-помалу она теряется под изумлённым и деланно-наивным взглядом тётушки и говорит всё тише. Тётушка смотрит на неё со снисходительным любопытством.
— Простите, — наконец нерешительно говорит Геллена. — Но я не могла промолчать.
Тётушка Ивена моргает, складывает губы в гримасу задумчивости — и вдруг улыбается.
— Тогда я тоже попрошу у тебя извинений, дорогая Гелле, — произносит она совершенно другим голосом. Слова её звучат искренне, и Геллена смущается. Может, она тоже была несправедлива к тётушке? Может, та не так плоха?
— Прости, что я так отозвалась об этой благородной женщине, — мягко говорит Ивена. — Мой жизненный опыт сыграл со мной злую шутку. Ты ведь и сама знаешь, что обычно мачехи недобры к падчерицам, особенно если у них есть свои дети.
— Мои сёстры, — быстро говорит Геллена, — мои… лучшие подруги.
Она понимает, что перебила тётушку; это, как ни крути, дерзко и невежливо, и Геллена опускает глаза. Уши её по-прежнему горят, а в груди всё сжимается от волнения.
Ивена улыбается шире, от уголков глаз пролегают морщинки. Она как будто вмиг стала другим человеком. Геллена приходит в замешательство. Она слишком юна, чтобы понимать людей вроде тётушки Ивены, и может лишь верить и недоумевать.
— Я рада, что ошиблась, — говорит тётушка с сердечной теплотой. — Раз всё так, то тебе очень повезло. Будь благодарна судьбе, Деве Сновидений и отцу, который выбрал такую хорошую женщину в жёны. И, конечно, госпоже Лореасе.
О, это всё та же тётушка! Геллена скрывает усмешку. Это всё та же тётушка Ивена, которая вечно напоминает всем, кто, за что и кому должен быть благодарен. Иногда противная, иногда глупая, но вовсе не злая.
— Я иду на кухню, — говорит тётушка и чуть приподнимает свечу в стакане подсвечника. — Не поможешь ли мне? Нужно переложить пирожки с противня в корзинку и принести девочкам.
— Да, конечно, — охотно соглашается Геллена.
По дороге Ивена спрашивает её:
— Чему же ты учишься?
— Пока что всему понемногу. Я ещё не решила, кем быть.
Сказав это, Геллена тут же понимает, что такая откровенность была лишней. Но слово — не воробей, его не воротишь. Тётушка вновь изумлена до глубины души.
— Быть? Решила? О Гелле! Ты должна думать о том, как стать хорошей женой и матерью. Здесь нечего выбирать.
«Какая я болтушка, — с досадой думает Геллена. — Надо учиться держать язык за зубами!»
— Да, вы правы, — смиренно отвечает она.
Но тётушка не так проста. Она заигрывает с девочкой, будто кошка с мышью. Она смеётся.
— А впрочем, — доверительно говорит она, — на свете так много интересных вещей. Вряд ли заманчива жизнь между печкой и колыбелью. И плоха та мать, которой нечему научить ребёнка.
Недоверчиво, широко распахнутыми глазами Геллена смотрит на неё, а довольная тётушка кивает в подтверждение собственным словам. «Какая она… странная», — думает Геллена.
Кухня почти не освещена. Только огонь за печной заслонкой играет алыми языками. За окном стемнело. Тётушка Ивена зажигает от своей свечи пятисвечник над широким столом. Потом она с помощью Геллены вынимает из печи тяжёлый противень. Надев на руку чистый полотняный мешочек, Геллена начинает перекладывать горячие пирожки. Тётушка не помогает ей, чтобы избежать лишней суеты над горячим железом, да здесь и не нужна помощь. Ивена стоит над столом, сложив руки под грудью.