Некромерон
Шрифт:
— Я понимаю.
— Маменька, — взволновался Милталкон, — я же просил вас отпустить меня ударить в тыл. А теперь вот, пожалуйста, допрыгались. Кстати, я совершенно ничего не понял. Такангор победил?
— В битве — да.
— Чего же еще? Радоваться надо, праздник устроить. Воинственно-зажигательные пляски, всенародное гулянье в Малых Пегасиках, оргии и, думаю, по такому случаю можно позволить всеобщее распутство. А?
— Какие часы? — недоумевал Бакандор. — Какой конец света? Братец добрый, разве что обложит короля непомерным налогом или объявит всеобщую мобилизацию и справедливую войну за власть над миром.
— Чем вы всю неделю занимались? —
— Маменька, — завопили сынули. — Это же на неделю с гаком.
— Меня устраивает, — вынесла вердикт маменька. — Давайте, давайте, весело, с огоньком.
Минотавры, понурившись, поплелись в глубь лабиринта.
— Девочки, а вам нужно особое приглашение? — обратилась Мунемея к дочерям. — Брат стал великим полководцем, о нем уже в газетах пишут, скоро к вам толпой женихи повалят. И что вы им скажете? Что, вместо того чтобы вышивать себе приданое, развесив уши слушали, как мама разговаривает с тетей Горгарогой? Вы думаете, их это утешит?
— Если полюбит, возьмет и без приданого, — фыркнула Урхомуфша, самая смелая из сестер. — И вообще, Милталкон прав — давайте устроим праздник со всеобщим распутством. Это очень патриотично.
— Кого я вырастила?! — грозно нахмурилась Мунемея. — Еще какие-нибудь предложения есть?
Сестры молчали, насупившись. Они совершенно не понимали, отчего маменька сама не радуется блестящей победе старшего сына и им не позволяет.
— Без приданого, нет, вы слышали? — обратилась минотавриха к почтальонше. — В невесте все должно быть прекрасно: и мать, то бишь будущая теща, и порода, и ум, и приданое. С двумя последними пунктами у нас пока проблемы.
Девочки исчезли, возмущенно посапывая и крутя хвостами.
— А вас, мадам Горгарога, я прошу в беседку. Выпьем по паре коктейлей и поговорим.
— Мадам Топотан, я восхищаюсь вашим педагогическим талантом и умом, — сказала горгулья. — Я могу рассчитывать на вашу моральную поддержку?
— Полностью.
— Это утешает. А то я хотела было рассказать все Прикопсу, но он уже заметил у меня в сумке свои «Вершки и корешки», вы меня понимаете?
— Конечно.
— Почему вы не объяснили детям?
— Это еще не конец света, — сказала Мунемея. — Пусть живут спокойно, а там посмотрим. Что-то мне подсказывает, что вся эта история только начинается. Конечно, вы подумаете, что во мне говорит чрезмерно любящая и гордящаяся мать, но я очень надеюсь на своего сына. Он не должен нас подвести.
— Ваши бы слова да Тотису в уши, — вздохнула горгулья. — У меня такая радость, а тут такое горе. Просто ума не приложу, что делать. Господин Цугля сделал мне предложение лапы и сердца. Вы свидетель — я ждала этого светлого момента долгих восемьсот лет. Вам все про меня известно, я бывала замужем и бывала счастлива, но я всегда любила только его. А он все не решался, не решался, не решался. И тут увидел статью, весь встопорщился и вдруг бросился на меня, как грифон какой-то. «Будьте, — говорит, — моей парой, восхитительная. Желаю, чтобы вы сидели в моем гнезде на правах хозяйки».
Я была счастлива в браке двадцать лет. На это у меня ушло пять мужей.
Вот я и на распутье: то ли давать объявление об обмене наших гнезд на одно, побольше. Или переехать в грот над водопадом? В «Твоем счастье» как раз описывали одну лавочку, где предлагают чудесную обстановку для гротов и пещер, и просто даром. Или махнуть на все крылом: какая тут свадьба? Пробил наш час.
— Еще не пробил. Я рада за вас, мадам Горгарога, — улыбнулась минотавриха. — Поздравляю. Господин Цугля такой милый и благовоспитанный горгул. Он, несомненно, сделает вас счастливой.
— Вы думаете? — И почтальонша смущенно почесала когтем кончик носа. — Представляете, он мне открытку написал: «Моей сумрачной прелестнице».
— Романтично.
— И преподнес коллекцию пестрых камешков. Мы уже хотели заказывать свадебный обед в «На рогах» и шить у мадам Хугонзы шляпки. Мне такую, знаете, розовую, в мелкий цветочек и непременно с острой тульей, чтобы с нее волнами ниспадал шлейф; а господину Цугле — солидного синего цвета с двумя симпатичными ушками по бокам. Как вы находите?
— Это уже серьезный разговор.
— Вы меня успокоили. Как хорошо, что я зашла оказать вам моральную поддержку, просто камень с души спал. Так что вы скажете насчет грота?
— Идеальный выбор, я полагаю. Вы с вашим вкусом сделаете его самым уютным жилищем на этом берегу Нэ-Нэ.
— Я уже подумываю про дубовый насест с бронзовыми накладками и кожаным сиденьем. И палевые шторки в голубой дрипчик.
— Изумительно! — воскликнула Мунемея, знать не зная, что цитирует графа да Унара.
А что же несчастнейший из смертных — граф, который только теперь понял, что натворил, но уже не мог ничего исправить? Мы оставили его во вчерашнем дне, за сутки до того, как Мунемея и Горгарога читали статью в «Королевском паникере», он еще не знает, как разрешился конфликт, и оттого ему отчаянно плохо.
О, он пребывал в кошмарном состоянии. Посудите сами, его трезвый и практичный ум ни на секунду не допускал, что все истории про Галеаса Генсена, Нерожденного короля Бэхитехвальда, и его хищное королевство могут оказаться правдой. Он не позволял себе так думать. Самой верной ему представлялась следующая мысль: некто из могущественных чародеев современности в погоне за властью и славой воспользовался давними суевериями и разыгрывает древнего владыку, чтобы влиять на слабых духом людей. Начальник Тайной Службы и сам многое узнал о Генсене в последнее время, но был склонен считать его мифом, легендой, а не реальным существом. До того мгновения, как страшный гость объявился в его шатре, он вообще был уверен, что его обманули, и лихорадочно искал выход из сложившегося положения. В ту секунду, когда он увидел своего партнера, эта уверенность внезапно улетучилась, уступив место совершенно необъяснимому страху.
Вероятно, его более мудрое «я», которое любой, даже самый разумный из нас (а возможно, самый разумный — более всех) старается заглушить, пусть даже для этого приходится кричать в полный голос, уже уверовало в реальность короля Бэхитехвальда. Просто граф с этим не мог согласиться.
Он цеплялся за слабую надежду, что таинственный его гость разыгрывает свою комедию до конца, и даже бой часов и внезапная тьма, упавшая на равнину, еще не вполне убедили его. Тем более что такие фокусы были под силу и не самому сильному колдуну. Но когда пространство на его глазах стало меняться, когда все вокруг стало истончаться, словно тонкая корочка льда на солнцепеке, и сквозь очертания одних предметов стали смутно проступать абрисы иного мира, графа да Унара впервые в жизни охватила паника.