Нелегал из Кенигсберга
Шрифт:
«Но где же поджигать шнур? Да прямо в купе. Офицеры уже достаточно накачались, чтобы быть начеку. К тому же они нещадно курят. Взять сигарету. Положить чемоданчик на колени. Сделать вид, что в нем надо что-то найти. И сигаретой, которая ненароком должна оказаться в пальцах правой руки, поджечь шнур. Он горит бездымно с легким шипением, но шум поезда и пьяная перепалка наверняка его заглушит. Закрыть чемоданчик, поставить его под полку и выйти в туалет.
Не слишком ли нагло и дерзко?»
Лунь еще раз оглядел своих попутчиков, достал чемоданчик и снова упрятал под полку. Никто не обратил на его действия ни малейшего внимания.
«А фуражка? Ее ведь надо взять с собой. Без нее непросто будет добраться до Минска, да и в городе офицеру
На том и порешил.
День клонился к вечеру. Эшелон приближался к Борисову. Именинник Вилли храпел, привалившись в угол купе, двое других азартно спорили о какой-то Марте и ее порядочности. Лунь закурил сигарету и с деланым равнодушием посмотрел в окно. Поезд шел на хорошей скорости — то, что нужно. После двух-трех затяжек Лунь неторопливо достал чемоданчик, положил его на колени и стал в нем рыться, вынув изо рта сигарету. Время горения шнура было рассчитано на полторы минуты. Огонек затлел сразу и стал не спеша пожирать пороховую жилу — по сантиметру в секунду.
Лунь снова взял сигарету в рот, закрыл чемоданчик, поставил его под лавку, мысленно отсчитывая секунды: «…Одиннадцать, двенадцать, тринадцать…»
Взял фуражку. Ему даже не понадобилось произносить приготовленную фразу насчет друга в головном вагоне — никому не было до него никакого дела.
Лунь вышел в коридор…
«…Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять…» Быстро прошел в головную часть вагона, рванул ручку в переходной тамбур… Дверь не открылась! Рванул еще раз — намертво! Кто и зачем запер эту дверь? Раздумывать было некогда! Надо было мгновенно все переиграть!
«…сорок пять, сорок шесть, сорок семь…»
Он выглянул в окно тамбура — выпрыгнуть на ходу? Скорость поезда не оставляла надежд на благополучное приземление. Тогда срочно надо назад — в хвостовые вагоны — подальше от места взрыва. Они, конечно, полетят под откос, но все же есть шансы уцелеть.
«…семьдесят два, семьдесят три, семьдесят четыре…»
Еще не поздно было вернуться в свое купе, схватить чемоданчик и выдернуть шнур. Никто ничего бы не заметил. Но это означало поражение в первом же серьезном бою.
Лунь быстрым шагом прошел в другой конец вагона и перешел из своего третьего в четвертый. Прошел и его насквозь, вошел в тамбур. Торцевая дверь была заперта. Дальше шли платформы с танками. Ствол ближайшей к нему машины был нацелен прямо ему в грудь.
«…восемьдесят пять, восемьдесят шесть, восемьдесят семь…»
При резкой остановке вся эта бронированная махина по инерции ринется вперед и сомнет тамбур. Если только этот вагон не опрокинется первым. И все-таки надо прыгать! Еще есть несколько секунд… Он шагнул к двери и открыл запор. Душа взвыла от ужаса: «Господи, помилуй!..»
Лобов примчался в Борисов часа за полтора, как он рассчитал, до прибытия эшелона. Он без труда нашел на малолюдной вокзальной площади укромное место в густой тени трех почти сросшихся кленов. Гражданского населения на площади почти не было, если не считать старика-инвалида, сидевшего возле клумбы в безнадежном ожидании милостыни, да мальчишки-чистильщика, примостившего свой ящик на вокзальных ступеньках. Время от времени из станционного здания выглядывал фельджандарм и, не найдя ничего, заслуживающего внимания, скрывался в служебке. Приехал крытый брезентом грузовик. Четверо солдат выгрузили длинные ящики и отнесли их на перрон. Часа через два обстановка на станции резко изменилась: жандарм и начальник станции побежали в западный конец перрона, и вскоре оттуда отправилась в сторону Минска мотодрезина с красной пожарной цистерной на прицепе. Затем в ту же сторону поспешил старенький маневровый паровозик с железнодорожным краном и платформой, набитой рабочими-ремонтниками. Похоже, что операция удалась — вся эта техника спешила на помощь взорванному эшелону. Это радовало Сергея, но с каждым томительным часом росла и тревога: «Что с командиром? Почему его все нет и нет? Добирается по шпалам? Ранен? Погиб? Арестован?» Лобов терялся в догадках и предположениях. Жизнь без Луня, без его начала, опыта, уверенности в успехе пугала мрачной неопределенностью. «Как действовать дальше? Как выбираться из Минска, не зная толком языка? Прикидываться эстонцами? Не прокатит. Как человек, столь плохо владеющий немецким языком, может дослужиться до обер-фельдфебеля? А если установят, что они носят форму вермахта незаконно, то это расстрел на месте. Тут уж лучше в перестрелке погибнуть… Да и в какие леса вести мне лейтенанта Чуднова, Петровича и Ирину? Какая из них диверсионная группа без оружия, продовольствия, взрывчатки? Где и как все это добывать? Нет, нет! Лунь обязательно вернется и все будет, как прежде!»
Сергей ждал его до полуночи, пока на его машину не стал поглядывать станционный фельджандарм. «Подойдет еще, будь он неладен, о чем-нибудь спросит…» Лобов уехал с площади и встал в темной улочке. Здесь его Лунь, конечно, не найдет, но если самому прогуливаться в виду площади, то… Нет, не годится. Нарвешься на патруль в комендантский час. Да и площадь не освещена — не видно ни зги.
Надо возвращаться. Надо ехать в Минск, как этого не хотелось. Или переждать где-нибудь за городом, а утром наведаться на станцию. Вдруг Лунь появится именно утром? Улыбнется и скажет: «Все в порядке, старина! Дело сделано!» Сергей ухватился за эту последнюю надежду. Он выбрал именно этот последний вариант и тут же не спеша выехал из Борисова, не включая фар. Он не раз бывал в городе и знал малозаметную дорогу, что вела на танковый полигон в обход нынешнего немецкого блокпоста. По ней и двинулся, благо из облаков выплыла почти полная луна. Километра через три он свернул на директрису, которая пересекала густой соснячок. Лес манил его, обещая надежное убежище. Сергей включил на секунды фары, чтобы найти удобный въезд в сосновый частокол. И тут же по фарам секанула автоматная очередь, вторая прошлась по колесам, третья — оставила в ветровом стекле сразу три лучистые дырки. Он пригнулся до самых педалей, но кто-то с силой рванул дверцу:
— А ну, вылезай, немчура поганая!
Лобов колобком выкатился из кабины.
— Хальт! Стоять, сука!
Никогда еще слово «сука» не звучало так радостно и приветливо! «Свои!»
— Ребята, да я не немец! Русский я!
— Тем хуже для тебя, тварь продажная! А ну, шевелись!
Кто-то больно ткнул его стволом в спину.
— Да дайте же мне сказать!
— Иди, сволочь, скажешь еще. Все расскажешь!.. Слышь, Степаныч, думали, «языка» взяли, а это туфта какая-то… Может, сразу в расход?
Степаныч ответил не сразу. Сергей с замиранием сердца ждал, что он скажет.
— Кого взяли, того и взяли… Пусть командир решает. Наше дело — привести…
Шли по ночному лесу довольно долго — или так показалось Сергею. Но с каждым шагом он боялся все меньше и меньше. Верилось: «Выкручусь! Свои как-никак…»
Наконец, спустились, пригибаясь в землянку. При свете свечи, который после ночной темени показался ослепительным, Сергей увидел лобастое лицо с нахмуренными бровями. Небритые щеки подпирали малиновые петлицы без знаков различия: ни «кубарей», ни «шпал», ни треугольничков.