Нелегкая победа

Лоуренс Стефани

Что касается того, как он вел себя на балах, она могла сравнить его только с собакой на сене. Некоторые, лорд Рутвен например, находили ситуацию чрезвычайно забавной. Другие, как и она сама, начинали терять терпение. Гэрри снова взглянул на нее, наткнулся на пристальный взгляд и грозно нахмурился.

— Как это понимать? Вам хотелось бы заняться вашими лошадьми? — мило спросила она.

Гэрри раздраженно сдвинул брови.

— Да. Я предпочел бы оказаться в Лестершэле.

— В Лестершэле?

Его взгляд сделался отстраненным.

—

Лестершэл-Мэнор — мой конезавод. Он назван по деревне, которая, в свою очередь, получила имя от главного имения семьи.

Старый фамильный дом крайне нуждался в ремонте. Теперь у них имелось достаточно денег, чтобы восстановить его. Обширное здание обладало всеми данными, чтобы стать замечательно удобным домом; когда он женится, то будет жить там.

Когда он женится? Гэрри стиснул зубы и заставил себя снова взглянуть на лицо партнерши. Люсинда с вызовом смотрела на него.

— Так почему же вы не там?

Потому что дом пуст. Несовершенен. Слова прыгнули в его сознание прежде, чем он смог от них отказаться. Ее голубые глаза влекли его к опасной грани; слова жгли язык. Мысленно скрежеща зубами, он улыбнулся одной из своих самых отработанных улыбок.

— Потому что я здесь и вальсирую с вами.

В его тоне не было и намека на обольщение. Люсинда продолжала невинно смотреть на него широко распахнутыми глазами.

— Смею ли я надеяться, что вы получаете удовольствие?

— Моя дорогая миссис Бэббакум, вальс с вами — одно из редких вознаграждений за мой нынешний образ жизни.

Люсинда позволила себе недоверчиво прищуриться.

— Значит, ваша жизнь тяжела и однообразна?

— Вы угадали. Моему нынешнему образу жизни не позавидовал бы ни один повеса.

— Тогда почему вы так мучаете себя?

Гэрри услышал заключительные такты вальса и автоматически остановился. Ее вопрос звучал в его ушах, ответ звенел глубоко внутри. Ее глаза, нежно-голубые, не отпускали его, маня, успокаивая. Усилием воли он заставил себя отступить, ища спасения в цинизме, так долго спасавшем его.

— Действительно, почему, миссис Бэббакум? Боюсь, что мы этого никогда не узнаем.

Люсинда чуть не заскрежетала зубами. Она положила ладонь на его рукав, раздумывая о том, что единственный вальс, который он себе позволял на каждом балу, никогда не длится настолько долго, чтобы разрушить его оборону. Почему он так упорно не желает признавать то, что они оба знают? Этот вопрос все больше тревожил ее.

— Ваша тетя удивилась, увидев вас в городе. Она сказала, что вас будут… преследовать дамы, желающие женить вас на своих дочерях.

Неужели он действительно считает брак ловушкой?

— Она права, — ответил Гэрри. — Лондон во время сезона никогда не считался безопасным местом для знатных и богатых джентльменов. Несмотря на их репутацию.

— Так вы смотрите на это… преследование только как на неизбежную реальность?

— Такую же неизбежную, как весна, хотя

неизмеримо менее приятную… Пойдемте, я отведу вас к Эм.

— Ах… — Люсинда огляделась и увидела тихо колышущиеся драпировки застекленных высоких дверей, выходящих на веранду. За верандой лежал сад, мир теней и лунного света. — Вообще-то, — она искоса взглянула на него, — мне немного жарко.

Ложь очень кстати окрасила ее щеки румянцем.

Гэрри внимательно посмотрел на нее. Как лгунья она безнадежна. Ее глаза туманились всякий раз, когда она пыталась хитрить.

— Мы могли бы выйти на веранду. — Люсинда постаралась говорить высокомерно. Она притворилась, что пытается разглядеть то, что происходит за окнами. — Там гуляют, почему бы и нам не пройтись по саду.

Именно в такие моменты она больше всего чувствовала недостатки своего воспитания. Замужество в шестнадцатилетнем возрасте лишило ее малейшей возможности научиться флиртовать. Гэрри не ответил, и она настороженно взглянула на него.

Он ждал этого. И выражение его лица говорило о гневе мужчины, понимающего необходимость оставаться в рамках приличий.

— Дорогая миссис Бэббакум, вы доставили бы мне огромнейшее удовольствие, если бы вбили в свою хорошенькую головку, что я нахожусь здесь — в Лондоне — с одной-единственной целью: ограждать вас от всевозможных опасностей.

В ее глазах отразилось искреннее удивление.

— Неужели?

— Да. — С вынужденным спокойствием Гэрри увел ее от окна, не выпуская локоть, дабы быть уверенным, что она следует за ним. — Я нахожусь здесь, чтобы, несмотря на мое желание, ваше желание и, несомненно, желания одурманенных вами поклонников, вы закончили этот сезон так, как начали. Добродетельной вдовой.

Люсинда снова замигала, затем оцепенела.

— В самом деле? — Она надменно подняла голову и уставилась прямо перед собой. — Мистер Лестер, я не помню, чтобы назначала вас на должность хранителя моей добродетели.

— Ах… но ведь вы это сделали. — (Она удивленно взглянула на него, пытаясь отрицать, и встретила уверенный взгляд.) — Когда приняли мою руку и позволили вытянуть себя из кареты на Ньюмаркетской дороге.

Люсинда тут же вспомнила тот момент, то мгновение, когда стояла на коленях в его объятиях на опрокинутом набок экипаже. Она подавила трепет и задрала нос еще выше.

— Чепуха.

— Напротив. — Повеса рядом с нею казался невозмутимым. — Я помню, читал где-то: если мужчина кого-то спасает, он берет на себя ответственность за спасенную жизнь. Вероятно, то же правило справедливо по отношению к женщине.

Люсинда нахмурилась.

— Это восточная философия, а вы англичанин до мозга костей.

— Восточная? Одной из тех стран, где женщин закутывают в покрывала и держат за запертыми дверями, — несомненно. Я всегда считал, что такие в высшей степени разумные правила создаются цивилизациями гораздо более древними, чем наша.