Нелепо женское правленье
Шрифт:
ГЛАВА 18
Твой муж — твой господин, жизнь и опора,
Глава и суверен, кормилец твой.
Он для того, чтоб содержать тебя,
Собой рискует, тело подвергает
Трудам упорным в море и на суше…
Ты ж нежишься себе в тепле, покое…
Сорок пять камушков и щепок. Сорок шестая метка вызвала приступ беспокойства. Я деловито счищала шелуху скорлупы с резинового вареного яйца, когда вдруг уловила наверху в доме какое-то непривычное движение. Замерла, прислушалась. К
Я рванулась к углу, в котором хранились камни большего размера, подхватила их, понеслась к постели, вытащила еще камней и схватила гвоздь, отточенный о камни. Ключ уже повернулся в замке, когда я спряталась за западной колонной. Лязгнули засовы, и я приготовилась дорого продать свою жизнь. Свет хлынул непривычным потоком. Очевидно, в помещении перед дверью горела лампа потолочного светильника. Силуэт мужской фигуры расплывался на ярком фоне.
— Рассел!
Я замерла.
— Рассел, вы здесь? Дьявол, они забрали ее!
Голос хриплый от отчаяния.
— Констебль, фонарь, пожалуйста!
— Холмс? — Камни посыпались у меня из рук, застучали по булыжникам пола. — Холмс?
— Рассел! Где вы? Что с вами? Я вас не вижу!
— Не уверена, что вид мой доставит вам удовольствие, Холмс.
Прикрыв глаза от света, я оторвалась от колонны. Высокая мужская фигура издала странный звук и сделала шаг в моем направлении. Тут наверху забухали тяжкие полицейские сапоги. Голова вошедшего повернулась на звук шагов.
— Не надо фонаря, констебль, возвращайтесь к входу!
Голова помедлила, затем повернулась в мою сторону. Он вошел в помещение, подошел к моей постели, осмотрел остатки еды, опрокинутую мной впопыхах тыкву. Медленно повернулся ко мне. Всмотрелся в зрачки, в спутанные волосы, в грязные обрывки белья. Протянул ко мне руку. Я отпрянула, как от удара. Холмс помедлил, сделал еще шаг, снова вытянул руку, взял меня за запястье, оглядел следы иглы. Единственная реакция — сжатые челюсти. Поднял глаза к моему лицу.
— Я оставлю вас на минуту, найду какую-нибудь одежду. Подождете?
— Только не закрывайте дверь, — прохрипела я.
— Конечно.
Он взбежал по ступеням и через три минуты вернулся. Я сидела у самой двери, сжавшись в комок, как зверь, боящийся свободы, отвыкший от нее. В руках у него брюки, рубаха, ковровые тапочки. Я уставилась на вещи.
— Более подходящего пока не нашлось, — извиняющимся тоном произнес Холмс, неверно истолковав мое промедление.
Я взяла вещи, отступила в погреб, оделась. Одежда принадлежала моему тюремщику. Я чуяла его. Любопытное ощущение, оттененное некоторой удовлетворенностью, даже торжеством. Расправив плечи, я выступила на свет, поднялась по ступеням, чувствуя себя русалочкой, только что обретшей человеческие ноги.
Холмс вел меня, не прикасаясь ко мне рукой, но поддерживая своим присутствием, надежный, как колонна в том самом погребе, что мы оставили. Наверху к нам подошел констебль, испуганно глянул на меня и обратился к Холмсу:
— Мистер Холмс, инспектор Дэйкинс послал меня спросить, сможет ли молодая леди опознать арестованного. Он полагает, что один или двое отсутствуют, и она могла бы их описать. Если она в состоянии, конечно, — добавил констебль, еще раз подняв на меня глаза.
— Да, я вполне в состоянии, — услышала я свой незнакомый голос.
Холмс все время оставался рядом, я чувствовала его тепло, но он не прикасался ко мне. Я чувствовала себя ужасно и без его поддержки, без его присутствия не смогла бы даже взглянуть в глаза задержанным бандитам, которых я сразу узнала, несмотря на отсутствие фальшивых бород, не выдержала бы взглядов полицейских, не смогла бы дать описание моего тюремщика (рост шесть футов без двух дюймов, вес тринадцать с половиной стоунов, волосы темные, мелкие шрамы на губе справа и на левой брови, родом из Йоркшира, вырос в Лондоне, приобретенный французский акцент, родинки, привычки и повадки, которые я у него заметила…), не смогла бы даже войти в какую-то гостевую комнату и ждать, пока констебль внесет поднос с чаем, печеньем, сыром, свежими яблоками. Констебль неуклюже поставил поднос на стол, Холмс вежливо выгнал его из помещения, налил чашку чаю, поднес ее мне к окну. Я стояла, впитывая в себя вид зеленого склона холма, омываемого дождем… ослепительная зеленая трава и ослепительное серое небо… Холмс остановился рядом, поставил чашку на столик, отодвинул задвижку и открыл окно. Свежий воздух… ветер…
— Сколько времени? — спросила я.
Я услышала, как о стекло звякнула монетка, скрепленная с часами цепочкой; еле слышный металлический звук, который я слышала уже тысячи раз и не надеялась услыхать снова.
— Двенадцать минут двенадцатого.
После длительного перерыва я снова вошла в контакт с течением небесного времени. Холмс взял чашку, вложил ее в мои руки и успел подхватить, прежде чем ее содержимое выплеснулось в окно. Он отнес чашку обратно к подносу, всыпал в нее три чайных ложки сахарного песку, вернулся и поднес ее к моим губам. Я выпила все, вплоть до нерастаявшего остатка сахара. Холмс осторожно закрыл окно, подвел меня к креслу перед огнем. Я села так, чтобы видеть окно. Вторую чашку я уже держала сама. Печенье осилить не смогла, отказалась краткой хриплой фразой, перешедшей в зевок.
— Когда вы в последний раз что-нибудь ели?
— Не знаю. Недавно. Не хочу есть.
— Инспектор Дэйкинс хочет вас допросить.
— Хорошо. Не сегодня.
— Но ему нужно сегодня.
— Попробую. — Я издала стон и снова зевнула.
Холмс чуть расслабился, как-то просветлел лицом.
Впервые я обратила внимание на его состояние.
Усталый, лицо серое, давно не бритое. Даже воротник его рубашки выглядит усталым. Весьма необычное обстоятельство. Но прежде чем я успела открыть рот, чтобы отпустить комментарий на эту тему, мой друг уже вышел в соседнее помещение. Оттуда тут же донесся звук — ванна наполнялась водой. Холмс вернулся, окутанный цветочным ароматом.
— Справитесь?
— Справлюсь. Меня немножко знобит, вот и все.
— Мне подежурить здесь или пойти поискать вашу одежду?
— Дежурить не надо. Конечно, лучше найдите одежду. — Я рассказала, что было на мне в момент похищения. — И очки. Я не буду запираться.
Эту уступку Холмс никак не прокомментировал, просто кивнул и вышел.
Я вытащила ключ из двери ванной, положила его на пол. Разделась, швырнула в корзину все, включая и одежду бандита. Осторожно опустилась в теплую воду, покрытую толстым одеялом белой пены. Особенно к себе не присматривалась, но заметила, что шрам на руке затянулся очень неплохо.