Нелепо женское правленье
Шрифт:
И вот мы гуляем. Прохаживаемся по аллеям. Холмс беспрерывно болтает, рассказывает об истории парка, о трупе, обнаруженном на его памяти «вон в той ложбинке», о заговоре, вызревшем «вон в том доме напротив». Далее я выслушала лекцию о ботанических редкостях, произрастающих на почве парка, затем он несколько отвлекся и рассказал о флоре севера Индии, о странной секте поедателей ядов из Раджастана, о кашмирских вышивках, затем плавно перешел к различиям между тибетским и непальским буддизмом, с буддизма несколько нелогично перескочил на свою монографию о стеклах автомобильных фар; все дальнейшее повествование Холмс посвятил своим остальным, весьма многочисленным, исследованиям,
Я повернулась к нему.
— Слушайте, Холмс, сколько можно пороть всякую чушь!
— Слава Богу! — выпалил он, падая на ближайшую скамью и стирая платком пот со лба. — Наконец-то. У меня уже язык устал.
Я угрожающе нависла над ним и скрестила руки.
— Ну, хорошо. Чего вам от меня надо?
— Бот и отлично. Присядьте, Рассел.
Я подумала, потом села рядом.
— Еще лучше. Мы уже десять миль протопали. Риджентс-парк очень красив, но все хорошо в меру. Столько я тут не ходил с того самого вечера, когда Ватсон совершил со мной аналогичную прогулку. С той же целительной целью. — Он покосился на меня. — Вам лучше?
— О, дьявол! Холмс, вам не надоело всегда быть правым?
— Согласен, Рассел, с моей стороны невежливо и недипломатично вечно выпячивать правоту и безгрешность грешного дяди Шерлока. Я вообще-то намеревался спросить, не нагуляли ли вы аппетит.
— Нет, — отрезала я, но потом добавила: — Однако мысли о еде не кажутся столь отталкивающими, как еще недавно.
— Отлично. Тогда можно пройтись к зоологическому саду и побеседовать на темы антропоморфизма обезьян или поговорить о человеке, которого вы с почтительным придыханием именуете «он».
— Что с ним? Его поймали?
— Не бойтесь за него, Рассел. Не поймали. И не поймают, если вы и далее так будете его беречь.
Мы сидели, вслушиваясь в вечерний парк, в вечерний Лондон. Шум автомобилей, шум экипажей, звуки текущей и перемешивающейся людской массы… Я вдруг почувствовала, что руки мои вновь обретают силу.
— Touche, Холмс. Вы отомстили мне за бездумное замечание о вашем сыне.
— Я бы не назвал его бездумным. Иногда толчок необходим, чтобы привести механическую систему в движение.
— Считайте, что вы завели мой двигатель. Куда прикажете рулить?
— По самой запутанной дороге. Мы не должны дать ему второго шанса.
— Но что ему от меня нужно?
— Вам, наверное, интересно будет узнать, что девять дней назад Сомерсет-хаус получил и зарегистрировал завещание некоей Мэри Джудит Рассел, подписанное в присутствии свидетелей и датированное прошлой пятницей? Полагаю, небезынтересно. Подумать только, вы оставили по пять тысяч фунтов любимой тетушке, сопливому кузену, управляющему фермой, колледжу, где учились… Представляете, как мне больно было узнать, что вы ни фартингом не помянули в завещании своего старого друга Шерлока Холмса! До сих пор сердце разрывается. Основная же часть вашего состояния — дома, фабрики, золото, коллекция картин, вилла в Тоскане — отходит, как вы, полагаю, помните, Новому Храму в Господе.
— Дьявол! — вырвалось у меня.
— Весьма верно подмечено. Подписи вполне приличные, кстати. Полагаю, работа некоего типа, известного под псевдонимом Пенворти-Красноручка. Бедная мисс Рассел, царствие
— Теперь понятен его интерес ко мне. Но если он руководит преступной организацией, то не сможет покинуть Лондон надолго. Если на кон поставлено состояние моего отца, он вряд ли оставит дело даже на самого доверенного помощника. Есть еще какая-нибудь ниточка к Храму, кроме завещания?
— Ничего не докажешь. Да и доказывать не надо. Вот она, ваша нить, эта женщина.
— О, Боже. Снова все сводится к Марджери.
— К ней. — Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но так и не собрался. Помолчали, пока другая закономерная очевидность не напросилась мне на язык.
— Вы были правы, Холмс. Во вторник, там, в доме, инспектор Дэйкинс увидел бы во мне наркоманку, поверил бы своим глазам, не желая шевелить мозгами. И вы ввели мне…
— Вы меня ненавидели.
— Пожалуй.
— Ничего, плечи у меня широкие. Вынесу.
— Кто же этот тип?
— Дом не его. Полгода назад сдан некоему господину по имени Калвин Френич.
— Верхняя губа господина Френича украшена небольшим шрамом?
— Да, агент по недвижимости вспомнил этот шрам. Интересно, что Скотленд-Ярду известен еще один господин со шрамами — на верхней губе справа и на левой брови. Его зовут Клод Франклин.
— Мистер Франклин…
— Довольно загадочная личность. Запускал пальцы во всевозможные пироги, слизывал повсюду сливки и все такое прочее. Начал он, убеждая пожилых вдов оставить ему какие-нибудь не заслуживающие упоминания крохи, после чего почтенные леди отходили в мир иной. Из страны исчез в тысяча девятьсот двенадцатом году, спасаясь от назревающего провала. Во время войны промышлял контрабандой в Средиземноморье. Недавно его имя всплыло в связи с ввозом крупной партии наркотиков на юг Франции, и в прошлом году он вернулся в Англию. Очень скрытный, необыкновенно опасный, очень хитроумный. Это характеристика Скотленд-Ярда, не моя. Они там вовсе не рады его приезду.
— Понимаю.
— Ну что, мой рассказ восстановил ваш аппетит?
— Пожалуй. Но не на лукуллов пир. Вполне хватит умеренного приема пищи.
— Ароматной. От пищи отказывается не желудок, если мне позволено упомянуть этот неделикатный орган, а язык. Я тут обнаружил недавно новое заведение, открытое хронически неудачливым взломщиком, который во время последней отсидки попал на губернаторскую кухню. Ко всеобщему счастью, надо сказать. Нашел призвание. Можно начать с окорока. О, нет, не свинина, пардон. Лучше печеная груша и «Стилтон». Это разбудит ваши вкусовые рецепторы. Затем по тарелочке фирменного лукового супчика — он его чуть сдабривает чесночком и сверху добавляет тертого сыра. И, пожалуй, альмондин с бокалом игристого белого…
— Уговорили, Холмс. Однако… — я приняла вид торжественный и чинный, — прежде чем мы отправимся дальше, я хотела бы выяснить еще кое-что. Возможно, сейчас не самое подходящее время, но я должна вас спросить, ибо долго размышляла об этом во тьме, взаперти, в одиночестве… — Я перевела взгляд на свои руки, обтянутые перчатками, тщательно подбирая слова. — Последние недели, начиная с Рождества, прошли как-то странно, кувырком. Я усомнилась, знаю ли я вас вообще. Я даже подумала, что вы хотите удержать какую-то часть своего «я» скрытой от меня, опасаясь за свою драгоценную свободу. Я пойму вас, если вы не дадите ответа сегодня, хотя мне и будет больно, как вы понимаете… Но мои ощущения не должны повлиять на ваш ответ. — Я глянула в лицо Холмсу. — А вопрос вот какой: как поживают феечки в вашем садике?