Нелюдь
Шрифт:
Садясь в машину, он еще раз взглянул на стоящего в дверях парадной Феликса. Доктор был высокого роста, довольно грузный, широкоплечий. Но как жалка сейчас была его фигура, заслонившая сейчас своей массой весь дверной проем. Как будто отчаяние и безысходность запечатлелись в каждой черте доктора.
«Жалко мужика, — подумал Скелет. — Когда я прежде с ним виделся, он производил такое уверенное впечатление… Что горе делает с людьми…»
Дома Скелет некоторое время ходил по квартире и перекладывал вещи с места на место.
Пачку сигарет убрал с холодильника
Только потом он понял, что совершенно не в себе. История, которую ему только что рассказали, совершенно выбила его из колеи.
Скелет подошел к окну и посмотрел вниз. Ночь была очень светлой, все было видно. Окна квартиры выходили на канал Грибоедова, пустынный, безлюдный даже в самое оживленное время дня. Чуть слева Гороховая улица с горбатым мостиком через канал. По Гороховой, обгоняя друг друга, суетясь, мчались машины.
«Ночная жизнь города», — подумал Скелет и вспомнил, что примерно так называются всякие интригующие статейки в газетах. Когда у газеты начинает серьезно падать тираж, она публикует статейки с такими примерно заголовками. В них рассказываются всякие ужасы и «жареные» факты, как бы отражающие тайную жизнь города. Рассказывается о налетчиках, о рэкетирах, о проститутках и их сутенерах… Журналист пишет, читатель почитывает и ужасается. Все как положено.
«Что они знают об этом? — подумал внезапно Скелет. — Что все эти мальчики и девочки, а так же старики и старушки знают о ночной жизни Петербурга? Ничего не знают. Так, лепят что-то, более или менее правдоподобное…»
Он вспомнил о девушке Юле, которую никогда не знал и не видел. Подумал о том, что где-то в этом городе сейчас сидит молодая девушка, ставшая за одну ночь совершенно слепой по чьей-то воле. Сидит и с ужасом прислушивается к каждому звуку, ничего не видя вокруг себя, кроме темноты.
Наверное, она не привыкла еще к своему состоянию. Ее все пугает. Жизнь для нее закончилась. В голове крутится только одна мысль — за что?
Хуже всего, что у нее больше не осталось близких людей. Все они рядом — и папа, и мама, и этот самый Феликс… Но они бывшие близкие люди. По-тому что ничего сейчас про нее понять не могут. Все равно, хоть и сочувствуют и убиваются, а сами не могут понять ее состояние. Не могут быть вместе с ней в ее пугающей темноте…
«Хоть бы руки на себя не наложила, — вдруг подумал Скелет. — В таком положении это вполне возможно».
Юля не могла наложить на себя руки, даже если бы очень этого захотела. Если бы эта мысль пришла ей в голову.
Все близкие понимали, как ей тяжело, и ее не оставляли одну. Мама или папа всегда теперь были рядом. Каждый день приезжал Феликс.
Сначала в доме была суматоха. Были крики, плач — сначала громкий, потом тихий, сдавленный. Но постоянный. Истерика висела в воздухе. Истерика была в душе самой Юли.
Как только она
«Удалены глаза», — сказала тогда врачиха со «Скорой» слишком громко, так что Юля услышала. И то, о чем она догадывалась и страшилась даже назвать своим именем, стало страшной реальностью. Свершившимся фактом.
Потом был следователь из милиции, который задавал много разных вопросов. Он спрашивал, кого Юля подозревает… Как это глупо. Никого она не могла подозревать. Кто же из ее знакомых вообще способен на такое? Да и зачем, почему?
Всю жизнь все вокруг любили Юлю. Мама, папа, Феликс, друзья и подруги. Все, кроме одной сокурсницы в институте, которая говорила, что Юля — «задавака». Но нелепо же было бы думать, что это сделала она…
Выйдя в соседнюю комнату, следователь, прощаясь, сказал родителям Юли, что ума не приложит, кто это мог бы быть.
— Это неслыханно, — сказал он.
— А что вы все-таки собираетесь предпринимать? — спросил его папа.
— Будем проверять больницы, — сказал следователь. — Может быть, это какой-нибудь врач-маньяк… Знаете, бывают такие. Работает человек, работает, а потом на почве профессии начинает «ехать крыша». Может быть, кто-то ставит эксперименты.
Следователь помолчал и добавил:
— Безумные эксперименты… Но раньше такого не было, я не слышал во всяком случае. И в ориентировках такого не бывало… Будем искать.
И следователь ушел. Пошел искать окулиста-маньяка-экспериментатора.
А Юля осталась в своем черном кошмаре. Она сидела в своей комнате, часами не меняя позы. Ей казалось, что она заключена в какую-то коробку, куда не проникает ни лучика света.
Самым страшным было подносить руку к лицу. Тогда рука натыкалась на пустые глазницы. Сначала они побаливали после всего происшедшего. Что-то кололо, потом боль прошла. Остались пустые лунки. Юля отдергивала руку.
— Скажи, чего ты хочешь? — говорила мама дрожащим голосом. — Поесть, попить… Я же всегда с тобой. И всегда буду с тобой.
Юля знала, что, наверное, так и будет. Всю ее жизнь теперь. Она стала слепой калекой. Слепая девушка. За одну ночь. На всю жизнь.
Ей не хотелось говорить. Вообще не хотелось ни с кем общаться. Что толку сидеть тут и слушать сочувственные слова? И ощущать свое полное одиночество в наступившей темноте… И слышать ужас, затаенный ужас в голосах близких людей, когда они видели ее лицо теперь…
Скелет появился у меня на следующий вечер. Не успел я отпустить очередного пациента, как Скелет протиснулся в дверь. Я даже не успел как следует засунуть полученные доллары в карман.
Вообще я предпочитаю брать долларами. В рублях по получаются такие пачки, что приходится таскать их мешками. А если рассчитываются в долларах — это тонкая пачечка…
— У меня два вопроса, — проскрипел Скелет, садясь в красное дерматиновое кресло напротив моего стола. — Я все это время размышлял и у меня появилось два вопроса.