Нельзя забывать…
Шрифт:
— Отец читает!
А до того, как у нас поселился Кирилл Петрович, отец вообще книг не любил, особенно презрительно относился к романам:
— Это для молоденьких. Нам такое ни к чему.
Тем более непривычно было видеть, что теперь он каждый вечер сидел за чтением. Книги были сплошь исторические, в том числе и романы.
Отец и мама никогда не ссорились, но недовольство друг другом случалось.
— Все читаешь? — спросила его как-то вечером мама. — Глаза испортишь…
— Не твоя забота, — нахмурился отец.
— Что-то поздно ты
— В детстве не успел.
Мама ничего не ответила. На этом разговор, как будто, окончился, но я понимал, что он продолжается.
Благодаря чтению отец забросил свои полочки и этажерки. Как-то в воскресенье мама проговорила, ни к кому не обращаясь:
— Сегодня я на базар не пойду.
Отец вопросительно посмотрел на маму.
— Не с чем идти, — вздохнула она.
Отец тоже вздохнул, но промолчал.
Между прочим, он и Нюру пытался приохотить к истории.
— На-ка, почитай… Хорошо написано.
Сестра взяла книгу, повертела в руках и фыркнула:
— Киевская Русь… Грекова? Неужели это тебе интересно?
— Очень даже… Как же — наша, Русская земля.
— И все ты понимаешь?
Отец серьезно покачал головой:
— Не все… Приходится у Кирилла Петровича спрашивать…
Однажды он отодвинул книгу, поправил очки и строго спросил Нюру:
— В каком году Курбский бежал в Литву?
— Не знаю, — усмехнулась сестра.
— Почему? — еще строже продолжал отец.
— Забыла, а может быть, не проходили…
— Как же это не проходили?
— Сдался тебе этот князь? Ну сбежал и сбежал, подумаешь — важность…
— Свою-то историю мы должны знать! Или не должны?
— Должны, — согласилась Нюра, — но всех пустяков в голове не удержишь…
— Письма Грозного Курбскому — это не пустяк… Вот Кирилл Петрович наверняка знает, в каком году…
— Ну и спрашивай у него, — дернулась обиженно сестра.
— Мне надо, чтоб ты знала… А он — это само собой… Он все знает…
А Кирилл Петрович и правда все знал.
Авторитет его вырос, особенно после одного случая. Отец купил словарь иностранных слов. И, конечно, сразу же похвастался перед Кириллом Петровичем своим приобретением, но тот не разделил отцовой радости, даже удивился:
— Зачем он вам?
— Как зачем? Слова незнакомые смотреть. Хотел и вам купить.
— Мне он не нужен.
— Почему?
— Слова я и так знаю.
— Все?
— Все.
— Не может быть, — усомнился отец.
— Можно проверить, — предложил Кирилл Петрович.
Я помог отцу выбрать из книги слова позаковыристей, каких Кирилл Петрович наверняка не знал.
— Что такое «ихтиоз»?
— Кожная болезнь, — отвечал, не задумываясь, Кирилл Петрович.
— А «манганит»?
— Минерал с содержанием марганца.
Мы с отцом тщательно проверили его ответы. И «ихтиоз» и «манганит» он объяснил правильно. Затем мы выкопали слово, которого он уж никак не мог знать: «рудбекия». Я такого чуда сроду не слыхивал… А Кирилл Петрович сразу ответил:
— Южно-американское
После «рудбекии» дальнейшие испытания производить мы не стали. И без этого ясно, что Кирилл Петрович лицом в грязь не ударит.
Когда Кирилл Петрович ушел, отец тихо, но значительно произнес:
— Вот голова так голова! Просто электростанция…
И я был с ним вполне согласен.
Отца в семье у нас побаивались. «Смотри, скажу отцу!», «Отец тебя выпорет!» — частенько слышал я от мамы. Но я рано понял, что это только угрозы — отец за всю жизнь меня пальцем не тронул. Один только раз он проявил свою власть. И все получилось из-за голубей. С чего началось — я не помню, но суть была в том, что Гриша забросил учебу, не выполнял домашних заданий и нахватал «неудов». Целыми днями он пропадал у нас на чердаке и на крыше. Там он возился со своими голубями: «гонял» их, заманивал чужих, менял, продавал, покупал, т. е. стал заправским голубятником. Отец стыдил Гришу, увещевал, убеждал, а потом вдруг вспылил, да так, что все в доме притихли. Он ворвался на чердак и через слуховое окно повыкидывал всех голубей наружу. Гриша умолял его, хватал за руки, но отец оказался непоколебимым. Так в какие-то пять минут было покончено с Гришиным увлечением. Из девятнадцати домой вернулись только три голубя.
Гриша плакал и говорил, что никогда не простит отцу такого самоуправства. Но оказалось, что есть в жизни кое-что посерьезнее голубей. Через несколько дней обида забылась, а главное, после этого Гриша стал учиться намного лучше.
Однажды отец велел мне:
— Пойди к Кириллу Петровичу и попроси у него «Литературную газету».
Я поднялся по лестнице наверх и застыл от удивления Перед Кириллом Петровичем стояла наша Нюра и завязывала ему галстук.
— Вот так, — говорила она тихо. — Что здесь мудреного? Все очень просто…
— А откуда ты умеешь? — спросил он.
— Тебе это знать не обязательно.
Меня поразило, что она говорит ему «ты». Осторожно, чтобы они не услышали моих шагов, я спустился вниз.
— Где же газета? — спросил меня отец.
— У него нет, — ответил я.
— «Литературную газету» приносили сегодня, — заметила мама.
— Он сам читает.
— Так как же понять: нет газеты или он читает?
— Читает, читает, — поспешно сказал я.
Незаметно внизу появилась Нюра. А может быть, ее отсутствие нарочно не замечали. Во всяком случае, на другой день я убедился, что взрослые знают что-то такое, чего не знаю я. Отец и мама тихо переговаривались.
Мама: — Он старше ее чуть не вдвое.
Отец: — Ее дело — старше он или моложе.
Мама: — И образование: он учитель, книгу пишет, а у нее всего-то десять классов.
Отец: — Будет учиться…
О ком шла речь? Об этом я узнал позже, когда мама и Нюра говорили, думая, что я их не пойму.
Нюра: — Что ты против него имеешь? Скажи прямо.
Мама: — Не по себе дерево рубишь.
Нюра: — Это не тебе решать…
Мама: — А кому же?
Нюра: — Здесь Костя!..
Вот так всегда — чуть разговор посерьезней, меня считают маленьким, а как в ларек за керосином, то большой.