Немцы в городе
Шрифт:
– Павел Аркадьевич! Я просто пришел устроиться на работу!
Опять переброс, еще раз, еще, расстояние сократилось уже до двух метров, а кадровик, упруго качаясь из стороны в сторону, как делают специально обученные бойцы специальных ведомств, чтобы в них не попала пуля, все топтался передо мной, выписывая полукруги, явно выбирая момент для решающего броска – это было видно по его сузившимся и холодным, как у змеи, глазам.
Я уже уверился, что мне настал конец, когда произошли еще кое-какие изменения. Меня внезапно одолела такая ярость, что количество испарины удвоилось. И это уже не
– Значит, пожрать, говоришь, не на что…
Он прыгнул на меня, как рапирист, выбросив вперед руку с ножом, но я молниеносно отскочил в сторону и замер, набираясь решимости на рывок к стулу. Зло скалясь, кадровик повернулся за мной, как ракета с головкой самонаведения. Судя по взгляду, его ничуть не удивила моя неожиданная проворность, он просто воспринял это как данность и, возможно, произвел в голове какие-то поправки, учитывая изменившиеся обстоятельства.
– Куда, с-с-сука! – Конечно, как профессионал он сразу просек, что я решил пробиться к столу. Это было трудно, почти невозможно, потому что мне предстояло обогнуть адскую боевую машину, в которую превратился кадровик. С другой стороны, я чувствовал, что появившиеся во мне сила и ярость столь велики, что наши шансы уравнялись. – Стоять, с-с-сказал!
Дальше я сделал нечто невообразимое и неожиданное для меня самого. Я резко присел, уперся руками в пол и совершил несколько круговых движений ногами, пронося их под поочередно поднимаемыми руками, как это делают гимнасты на коне. На втором махе я сумел сшибить не успевшего подпрыгнуть кадровика, но он вскочил, едва коснувшись пола, словно мячик, оттолкнувшийся от земли, тут же бросился на меня сверху, но я тоже сумел среагировать, перекатился всем телом, и его нож, пробив линолеум, с треском вонзился в дерево пола. Мы вскочили одновременно и бросились в одну сторону – я к стулу, а он ко мне, причем нож по-прежнему был в его руке.
В следующем раунде никто не имел явного преимущества – я размахивал стулом и ему приходилось уклоняться, а мне приходилось уклоняться от ножа, которым размахивал он. С того момента как рассосалась моя растерянность, я четко контролировал процесс, в том числе и течение времени, и ясно осознавал, что схватка продолжалась не более пары минут. Лев Лещенко даже не успел допеть свою песню.
«Ты помнишь, плыли в вышине-е-е, и вдруг погасли две звезды»…
– Ты не жилец, с-с-сука…
– Ни хрена… сам сдохнешь первым, падла…
За все время никто не смог нанести сопернику результативного удара. Я ловко избегал ножа, а кадровик не менее ловко увертывался от стула. Я хладнокровно справлялся с порывом запустить его в кадровика, понимая, что, если промахнусь, второй раз он меня к моему увесистому оружию не подпустит.
В какой-то момент полноценным участником процесса стал стол – мы прыгали на него, с него и через него, как мушкетеры в кино, используя его как укрытие, трамплин или вышку для прыжков вниз. В какой-то момент мы оказались по разные стороны стола, он на своем рабочем месте, я на месте посетителя, и тут…
Я очнулся. То есть, так мне почему-то подумалось,
Но я точно не падал, я был уверен в этом. Просто, наверное, на секунду потерял над собой контроль. И наверняка виной тому чертова жара. Точно, как-то раз в детстве мне довелось испытать подобное ощущение, когда мне напекло голову на пляже.
Я обнаружил, что стою перед столом кадровика и зачем-то держу стул. Сам кадровик возился где-то за своим столом, его не было видно, только слышалось частое тяжелое дыхание. Я быстро, пока он не заметил, поставил свой стул, присел и попытался изобразить невозмутимость, хотя пребывал в изрядной растерянности. И она усилилась, когда я ощутил, что и сам дышу как паровоз и почему-то весь мокрый от пота. И еще, оказывается, у меня на боку лопнула рубашка и отлетела пара верхних пуговиц, а я не заметил этого, когда выходил из дома. Интересно, заметил ли это кадровик? Черт, неудобно как-то получилось. Еще подумает, что я приплелся сюда после грандиозной попойки.
– Очки, кажется, упали… – пробормотал начальник, выпрямляясь.
Он выглядел слегка растерянным и избегал смотреть мне в глаза. Я заметил, что у него разошелся шов левой брючины под самой ширинкой, а мокрая насквозь рубашка сзади вылезла из штанов, но ничего не сказал, конечно. Мне показалось неудобным указывать ему на это.
«Но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты…», – пропел Лев Лещенко.
Кадровик аккуратно поставил стул на место, присел и какое-то время, опустив голову, смотрел в стол, словно вспоминая что-то или пытаясь что-то сообразить. В течение двух десятков секунд мы сидели, стараясь скрыть друг от друга тяжелое дыхание, потом кадровик поднял голову.
– Жарко… – сипло сказал он.
Я поколебался, стоит ли что-то отвечать, потом коротко сказал:
– Да.
– Открою-ка я окно.
Он с кряхтеньем поднялся, повернулся ко мне задом и я увидел, что его штаны разошлись и сзади. Точнехонько по центральному шву. И опять я постеснялся ему об этом сказать.
Он открыл форточку и стук грузового движка с улицы стал громче. Кадровик постоял секунд десять, глядя в окно, затем вернулся на место и сказал:
– Значит, договорились. Сначала отработаете в ремонтно-механическом. Недолго, около недели.
– Да.
Кадровик принялся складывать всевозможные бумаги, которые почему-то оказались беспорядочно разбросанными по столу, словно по кабинету прошел ураган, затем спросил:
– Где справка из поликлиники?
Я пожал плечами. Затем заметил краешек белеющей под столом бумаги и наклонился.
– Вот она.
– Ага. Наверное, сдуло сквозняком. – Он принял у меня медицинскую справку и нахмурился. – А это еще что такое?
Я увидел прорезь ровно по центру бланка и опять пожал плечами.