Немцы в России. Мятежный род Баллодов между немцами, евреями и русскими
Шрифт:
Родился Г. Меркель в семье лифляндского лютеранского священника. Тут и вырос, с детских лет был знаком с жизнью народа. Русские разночинцы, как известно, вдохновлялись Герценом, Меркель же увлекся Вольтером. В 1796 году в Лейпциге он, студент медицинского факультета, печатает на немецком языке свой, ставший знаменитым труд «Латыши, особливо в Ливонии, в исходе философского столетия» [9] . В этой работе Г. Меркель ярко и беспощадно показал ужасающее положение, в котором пребывали латышские крестьяне. «Латышский народ стал тем, до чего унизили его палачи, – безжизненным орудием их корыстолюбия, – писал Г. Меркель. – У него отняли свободу, землю, прирожденные права. Сама жизнь каждого латыша в отдельности не имеет другого достоинства, кроме того, которое дает ему покупная цена. В убийстве
9
Die Letten, vorzuglich in Livland, am Ende des philosophischen Jahrhunderts, 1797 (на русск. яз. в извлечениях в «Русском архиве», 1870, см. Меркель Г. Латыши, особливо в Ливонии, в исходе философского столетия // Чтения в обществе истории и древностей российских. – М., 1870. – Кн. 1. – Отд. IV; на латышском языке только в 1905 г. и уже в наше время: Merkelis G. Latviesi, seviski Vidzeme, flozofska gadsimtena beiges. – R., 1953).
Гарлиб Меркель (1769–1860) – немецкий просветитель из Лифляндии
О туземном населении – латышах – Гарлиб Меркель пишет безжалостно. Он считал, что «вообще рабская пугливость и недоверие – самые выдающиеся черты в характере ливонского крестьянина. За 30 шагов, проходя мимо помещичьего дома, он снимает шляпу и приседает (нельзя сказать, кланяется) при всяком взгляде на помещика. Потом он крадется, понурив голову, чтобы поцеловать у него кафтан или ногу. Если тот заговорит с ним, он подозревает при всяком вопросе своекорыстную хитрость и отвечает двусмысленно».
Ненависть в соединении с горьким отвращением – единственное сильное чувство, к которому способны совсем угнетенные сердца. Тысячью разных способов латыш высказывает это чувство к своим притеснителям. Крестьяне столетиями свыклись с презрительным словом «lops» (быдло), чем помещики клеймили латышей. Зато у самих латышей не было более ненавистного слова, чем «немец». Этим словом пугали непослушных детей, обзывали бодливую корову. «Немец!» означало все спесивое, алчное, злое, словом, все ненавистное.
По мнению Меркеля, склонность к пьянству – другая общая черта латышского народа. Матери с нежным самоотвержением разделяют поднесенный им стакан водки со своим грудным ребенком. Между взрослыми мужчинами и женщинами редкие не напиваются сплошь по воскресеньям, особливо после святого причастия.
Подводя итог антинемецким настроениям латышей, Гарлиб Меркель заключает, что в случае «общего восстания ни одна немецкая нога не уйдет отсюда». (И это случилось в значительной мере, но через сто лет – в 1905 году, а потом в Первую мировую войну. И красные латышские стрелки, похоже, оттуда.)
Книга «Латыши» вызвала бурю возмущения среди помещиков Лифляндии. «Уверяют, что рижский магистрат скупил все издание и уничтожил его», – писал Ю. Ф. Самарин [10] в то время, когда Меркель доживал свой век в неизвестности.
Особенную ненависть остзейцев вызывал лейтмотив трудов Меркеля: единственный путь развития Прибалтийского края он видел в единении с Россией. Заметим, что он первым в Прибалтийском крае открыто проповедовал такую мысль. Пусть на немецком и для немцев, но это было неприемлемо категорически, и Меркелю пришлось на 10 лет уехать из Лифляндии. По возвращении писатель занимался публицистикой, историей края, фольклором. К концу жизни, в 1820 году, по хлопотам прорусской части администрации, Александр I наградил Гарлиба Меркеля пожизненным содержанием, а остзейцы – титулом «русский льстец» и… полным забвением.
10
Самарин Ю. Ф. Сочинения. Т 7, c. 4I.
Приведем два фрагмента из жизни в ту эпоху. Первый иллюстрирует жестокость нравов и то, как жестко остзейцы их сохраняли. Речь пойдет об Андрее Баллоде – крепостном жесточайшего лифляндского барона А. Ф. Ганенфельда, который своим зверским обращением вошел в историю края, по горькому стечению обстоятельств из-за этого мы и знаем относительно много о судьбе Андрея Баллода. Историю Ганенфельда подробно изложил Ю. Ф. Самарин [11] , пользуясь, надо думать, архивными материалами:
11
Самарин Ю. Ф. Окраины России. Cep.I, вып. 4, Берлин, 1876, с. 47.
Колодки позора (kauna sieksta – по-латышски) находились перед киркой. Перед воскресной проповедью в них заковывали провинившихся крестьян, после проповеди публично пороли. Сохранились до середины XIX века (Реставрация, Музей поселка Усма, Курляндия)
«Помещик фон Ганенфельд прославился своей свирепостью; он засекал людей, забивал их в кандалы и скованных заставлял молоть на ручной мельнице, многих крестьян разогнал, других довел до самоубийства, между прочим старостина жена, которая, схватив под руки малолетних детей своих, с ними вместе утопилась. Следственная комиссия, наряженная ландратскою коллегией, заключила взять имение в опеку, из доходов выдать вознаграждение разоренным и изувеченным крестьянам. Это происходило в 1799 году. Но Ганенфельд поскакал в Петербург и добился в 1800 году сенатского указа об отмене решения ландрата. Торжествующий помещик вернулся в свое имение и продолжал распоряжаться по-прежнему. По новым на него жалобам в 1805 году вторично возбуждено было дело о его злоупотреблениях, благодаря настойчивости А. И. Арсеньева, председателя одной из комиссий по лифляндским крестьянам».
Андрей Баллод имел бунтарский дух, за что и платил. Его пороли у позорного столба. Его унижали, и потомки отразили это в эпитафии, что в вольном переводе с латыни звучит так: «Жил недолго и скромно, но много горя и зависти узнал».
Другой фрагмент истории – об ассимиляции туземного населения. В эпоху Меркеля проходила ассимиляция, и не было свидетельств противному. Только единицы из латышей получали образование, но при этом они неизбежно становились немцами. Судьба первых образованных латышей свидетельствует об отсутствии национального духа. 3а первые сто лет после присоединения Лифляндии к Российской империи (1710–1810) высшее образование получили 10 латышей. Все они онемечились, ушли из родных мест и остались незамеченными в Латвии. Наибольшего успеха достиг К. Крауклинг (1792–1893). 30 лет он был директором Дрезденского королевского исторического музея. 3а это же время в высшей школе обучалось 3000 балтийских немцев, хотя по численности они составляли около 8 % населения. В первой половине XIX века число обучающихся латышей возросло раз в десять, но это не отменило тенденцию онемечивания. Только она стала очевидной, поскольку часть образованных псевдонемцев (при переводе с латышского – ивовый немец, а точнее, липовый) осели у себя на родине.
И в заключение экскурса в эпоху Меркеля приведем рассуждения, почему же латыши не растворились. Похоже, что от ассимиляции латышского населения немецким элементом нас спасло вмешательство России. Сначала это была Ливонская война (пусть неудачная для России), что прервало господство немецких баронов, затем Северная война и победа Петра Первого, когда Лифляндия вошла в состав Российской империи.
А если бы этого не было, то возможным сценарием несостоявшейся истории Прибалтийского края могло быть повторение судьбы пруссов, которую изучал латышско-русский археолог Ф. В. Баллод [12] .
12
Баллод Ф. В. Некоторые материалы по истории латышского племени с IX по XIII ст. Зап. Моск. археол. ин-та. T. 9, 1911, 1—125.
Она весьма поучительна. Франц Баллод, работая в Москве, заинтересовался судьбой уже вымершего балтского племени – древних пруссов. Пруссию крестоносцы завоевали в XIII веке. Латышей, по всей видимости, ожидала похожая судьба, не будь российского вмешательства. Баллод пишет:
«В 1308 году Орденом были изданы первые законы, которые, между прочим, запрещали немцам даже говорить с пруссами по-прусски и не позволяли пруссам занимать в своей стране какие-либо должности… В 1525 году было новое восстание пруссов… В эпоху Реформации, в 1545 и в 1561 гг., издавали катехизисы на прусском. Но через 100 лет уже не чувствовалась надобность в подобных изданиях: в 1684 году Гартнох пишет, что нет больше селения, где бы еще говорили по-прусски, и что будто только кое-где старые люди еще понимают прусский язык».