Немцы
Шрифт:
— Ну, эт-та… — улыбался где-то Леня Монгол, — у меня тут солнышко. Сижу с обгорелой мордой. Че звоню. Все вот эти хваленые массажные салоны… Жена говорит: Леник, вижу маешься — ну сходи. Девки худые, маленькие, лазят по тебе, как котята, — тьфу! Хотя я, ты знаешь… люблю больных и тощих! Приняли там одного… Читай новости. Хвались!
Эбергард посмотрел новости в телефонном Пнете, спать хотелось, но не заснул почему-то, сидел и зевал на балконе в темноте — сверху кто-то сморкался, бабочка дребезжала в окрестностях лампы, огромные лесные вялые комары крестили стены, как освящающие штампики нанятого священника, безжалостно пятнающие обои и фактурную штукатурку. Он поднял голову: звезды на небесном платке, косо постеленном меж косматых верхушек берез. Что-то неведомое стрекотало, тянуло сыростью от травы, пробивало тишину Осколковское шоссе, и спокойно восклицали что-то женские черноволосые азиатские голоса в деревянных, крашенных зеленью домиках для прислуги. Переругивались дальние
Без десяти восемь, когда в префектуре уборщицы громыхали ведрами в туалетах и свет горел только в коридоре и двух окнах Евгения Кристиановича Сидорова, Эбергард уже стоял в пустой приемной Бабца, разбудив раньше срока недовольную ночную дежурную, утепленную платком козьего пуха вокруг поясницы. Дежурная стеснялась при посетителе вернуть в кабинет префекта позаимствованный чайник и отойти в туалет и вздыхала, ожидая секретаршу Марианну, навек закрепившуюся в приемной благодаря в основном чудовищному размеру груди, кожаным юбкам с разрезом и умению особо наклониться, приземляя поднос, а Эбергард смотрел дежурной за спину на стародавнюю, появившуюся до префекта Д. Колпакова, до Ворошиловского райкома, но всё-таки после Марианны картину — какое-то замызганное волжское побережье; картина тревожила Эбергарда тем, что в кудлатых, низкорослых зарослях березняка и елок торчали три высокие пальмы. Эбергард каждый раз присматривался, но нет: обезьян вроде не видно.
Бабец протек в кабинет не здороваясь, так полагалось: Эбергард не записывался на прием, а префект по пути в кабинет погружен в значительные размышления о ходе реализации программ мэра и городского правительства на территории округа, поэтому не узнает знакомые лица, не отвечает на полупоклоны, но кланяться обязательно; позвоните ему, попросил Эбергард дежурную, выждав минуты, достаточные для «переобуться», «отлить», «позвонить жене, что доехал и что машина — к ней», «выпить таблетку», «полистать поканально телек»; а вы договаривались? представьтесь хоть. Он устроил племянницу дежурной корректором в «Вечернюю столицу», дежурная знала его шесть лет, но так полагалось. Егор Иванович, тут подошел Э-бер-гард, пресс-центр, не записан, просится, на одно слово…
Бабец важно хмурился в слоистое нутро красной папки «На подпись. Срочно!», поросшее лепестками разноцветных закладок, никаких рукопожатий и «садись», не подымая глаз:
— Ну что?
— Егор Иванович, простите, что без звонка, просто, хоть и не имеет к префектуре прямого отношения, по департаменту культуры, но округ-то наш… Решил вас пораньше поставить в известность, вдруг кто будет звонить, чтоб вы в курсе… — На листе бумаги — «вот».
Эбергард смотрел, перетекая глазами в глаза Бабца, читая его глазами, разделяя сладость и восторг, но всё же — с брезгливого, отстранившегося расстояния…
— Да ты что?!! — ахнул Бабец и прочел еще вслух, разжевывая по слову: — «Вчера сотрудниками роты ДПС. В ходе операции „Арсенал-2“ на контрольном посту милиции. На улице космонавта Рюмина…» Хоть не в нашем округе!! «Был остановлен автомобиль „лексус“, управляемый руководителем дирекции капитального строительства управления культуры Восточно-Южного округа Валерием Гафаровым. В ходе осмотра в салоне автомобиля был обнаружен сверток из мешковины с автоматом АКС-74УБ, съемный глушитель и два магазина». С шестьюдесятью патронами! «Чиновник и автомобиль доставлены в ОВД Вознесенского района». Слушай, так это… Твою мать! — Бабец упустил очки куда-то под ноги. — Так он — террорист?! В мэрии все ахренеют. И мэру… Молодчик, что ты мне. Мать честная! Пойдем, — отворилась дверь в комнату отдыха, — да садись ты! — доставалась бутылка, — не могу просто поверить! Гафаров этот, черножопый… Ай-яй-яй, говорил я тебе! — помнишь?! — надо к нему повнимательней присмотреться. Чуял я! — Бабец протянул Эбергарду стопочку. — Куда мы идем?! — прокричал префект и хватанул Эбергарда за руку, словно у него лопнули глаза. — Железные двери с кодовыми замками на каждый подъезд. Видеокамеры на каждый этаж. Дворы огораживаем — решетками! В детских садах вооруженная охрана. И в управлении культуры работают бандиты. Что дальше? Теперь скажет: автомат не мой, а? Деньги судье занесут.
— Всё равно. Три года.
— Спасибо! — кратко и больно Бабец сжал его руку и вывел обратно в кабинет. — Что информировал. — И перевел на громкую связь стеснительно пропищавший внутренний телефон. — День, как всегда, начинается с тебя, Евгений Кристианыч!
— Егор Иванович, — первый заместитель Сидоров чеканил явно написанное, — докладываю: сегодня в семь ноль три на мой телефон поступил входящий звонок с телефона главы управы Троице-Голенищево Панченко. Панченко сообщил, что у моего подъезда по месту прописки, Весенний бульвар, девять, припаркован автомобиль БМВ, государственный номер вэ 126 эсэр, и что в перчаточном ящике автомобиля находятся документы на право владения, оформленные
— Я понял, Кристианыч. Что хочешь? — Бабец поморщился, высоко обнажив всю свою металлокерамику — до синеватых десен.
— Оградить от провокаций.
— Сиди жди, — Бабец понажимал кнопки, — Марин, с Панченко соедини.
— Пойду я, Егор Иванович?
— Видишь, Кристианыч первым задергался. Чуткий, суч-чара. Думает — уберут меня. Слышал, такое по городу несут? Панченко, алло, ты там забери то, что пригнал по одному адресу. Чтоб у меня тут ничего не воняло! Слушай, это мой вопрос, что, и как, и с кем ты решал, а? Дети, блин, — брякнул трубку и тускло взглянул на Эбергарда. — Говорит: что это он — всегда брал, а теперь…
Эбергард решился, вдруг и Бабцу бывает необходимо участие:
— Но ведь там, — и покосился за окно, над Тимирязевским проспектом, в середину города: мэрия, герб и флаг, — вроде бы… — закончить следовало, — «всё сложилось»…
— Глядит он на меня, кажется, не зло, — раздражаясь на себя (с кем? кому?), начал Бабец, — но он же…
Бабец умолк, но фраза продолжилась сама собой, поползла дальше, словно у нее отросли ноги, диким мохнатым суставчатым насекомым выдавилась из норы, и до Эбергарда доползла как льдистый подвальный запах из провонявшей холодильной камеры: «но он же в семье не один» — Эбергард тяжко, измученно, страдающе за префекта и слезливо, приемным сыном, несправедливо обойденным любовью, но без малейшего упрека вздохнул, приподнимая грудью гриф невидимой штанги, хотя ему было всё равно. В целом — всё равно. Неважно.
Вот! — важно (это настоящий он только что шел префектурным коридором и пел «Прилетела-села важная пчела…» — а сейчас закричал заранее внутри себя; но — и ладно, что бы там ни… и жить дальше! А может, ничего и нет):
— Что вы просили, звонки и сообщения. На двух листочках, — и секретарша Жанна пропала, потому что Эбергард бешено кивнул, не думая, на «сделать кофе?».
Вот Эрна пишет уроду: «Завтрак в школе я не кушаю», вот пишет ему же еще (два дня прошло): «Федя, ты приедешь сегодня ночевать?»; отцу не пишет, уроду пишет, ну да, он свежий, новый, ребенку интересный, он там — каждый день, и вот — что искал: «Я тоже тебя люблю. Очень-очень», — рядом с появившейся кофейной чашкой откуда-то упали две слезы, хотя Эбергард не плакал, он растерянно закрыл лицо ладонью (секретарша убежала — спастись!) и вздрогнул и вздрагивал еще от каких-то внутренних ударов, его били изнутри, и согнулся над столом, прислушиваясь, кто же это там в него заселился? И еще попозже, теперь бесконечно — что же там под кожей и ребрами других людей? — зачем уроду выдавливать из его дочери признания в любви, из чужой девочки, из одиннадцатилетней дочери живого присутствующего человека? Хорошие отношения — да, нужно иметь хорошие отношения со всеми проживающими на жилой площади… Но любовь? И он бы на месте урода с дочерью живого присутствующего человека — никогда. Зачем это?
Бесконечно, не унять, и измученный, он думал (уже совсем потом): ну что ж, Эрна жива, она здорова, ей ничто не угрожает, отцу не пишет «я тебя люблю» даже в ответ, даже на выпрашивание (как радовалась эта тварь, выговаривая «Эрну повез Федя», ах ты…), живет в семье, отдельная комната, ее любят. Успокоиться. И отойти в сторону.
Лишить тварей возможности жалить!
Но (Эрна не писала, Эбергард позвал сообщением в кино, нет ответа, нет даже «нет», нет «не могу»! Он больше не звонил, он обиделся, как же так «люблю очень-очень», ему казалось: Эрна знает, «за что» он обиделся, и теперь позвонить первой должна она) оказался под дверью «Психолог» и вслушивался: «Ваша девочка немного подозрительна мне. Но — не более того. Я тоже в детстве был подозрителен, ну и что? Про Эйнштейна в детстве почитайте», с чувством подвинулся стул: «Не надо нам Эйнштейна!» — лучше не слушать! Эбергард посмотрел на белозубые и застенчивые плакаты, на очередь в соседний кабинет, в очереди материнская дотошность терзала вынужденное смирение футболиста в рамках анатомии? природоведения? — теперь это называется «ОБЖ»: «Из носовой полости воздух попадает… Куда?» — «В глотку!» — с оттенком оскорбления сообщил выученное футболист. «И там…» — «Теплые кровеносные сосуды согревают его» (думал: не готов к битве, а если урод окажется таким-то и таким — чем Эбергард ответит? Любовью? Словами? Своим вечерним шепотом прошлых одиннадцати лет?). — «А слизь?» — «Поглощает пыль». — «А пища потом куда?» (Но любовь для ребенка — подарки, количество и своевременность, и развлечения, пышность и разнообразие; и постоянное присутствие; успокоиться, собрать силы, наметить, куда бить.) — «В пищевод». — «А куда идет воздух после глотки?» (На осенние каникулы — в Париж, что случилось для тебя такого неожиданного? Ничего неожиданного, не бывает по-другому. Просто впереди еще — много боли. Вопрос лишь в том, есть ли там что-то, за болью, за изживаемой детской глупостью и жестокостью, временем, есть ли там Эрна рядом с ним, или он там один. Деньги. Для войны нужны деньги.) «В дыхательное горло!»