Немец
Шрифт:
Коля действительно вернулся дня через три. Мать была все себя от счастья. Капитан продолжал пить и ничего не заподозрил. Он вообще в эту часть Хизны не часто заходил. В течение трех дней в маленькой хате у пруда царило полное взаимопонимание и дружба между народами. Мать пекла для немцев неплохой хлеб из муки, пополам смешанной с картофельными очистками, поила молоком. Ральф поделился своими консервированными запасами. Коля просто не показывался. Благодарить Мюллера не пытался. Видимо, это у русских не принято.
Идиллия продолжалась вплоть до нелепой гибели Ханса. Его, собиравшего яблоки или огурцы в огороде, подстрелил из охотничьего
С тех пор прошло два месяца.
Сейчас Ханс лежал в занесенной снегом могиле на опушке леса, под деревянным крестом с надписью «Погиб за Великую Германию». Румын продолжал чистить орудие с настойчивостью дятла. Мюллер опять закрыл глаза, но райские картины родной Баварии больше не возникли.
Какими наивными они были в тот день, когда приняли первый бой там, на холме, под ракитами! Идиоты. А потом радовались, что Москва уже в кольце, потому что взят город Клин… Никто даже не знал, где он находится, этот чертов Клин.
«Боже! Это было так давно… Наверное, в прошлом веке. А теперь кольцо прорвано, кто не убит, тот замерз. Не сегодня-завтра, мы, того и гляди, начнем отступать дальше на юг или юго-восток. Потому что скоро сюда, из Сибири, Ирана и с Кавказа, придут свежие русские части в валенках и тулупах, и многим настанет крышка. Война-то, конечно, не проиграна, но вот домой теперь точно не скоро. А когда? Только одному Богу известно. Помолиться бы по-человечески. Но негде»…
Вчера капитан попросил Ральфа и Зигфрида быть у комендатуры в одиннадцать вечера. В полной экипировке. Зачем? Узнаете, мол, в одиннадцать вечера. Капитан круто изменил свое отношение к «курортникам», после нескольких стычек с партизанами, в которых Зигфрид и Ральф вели себя как настоящие герои. В первый раз им просто повезло, вовремя среагировали, будучи в охранении, а потом, преследуя уходящих в лес диверсантов, многих застрелили. Для Ральфа дело несложное. Отец с малых лет брал его на охоту. Мало кто из сослуживцев Мюллера мог похвастаться таким же незаурядным умением класть пули точно в цель.
Все последующие стычки проходили менее стремительно и с переменным успехом. Но капитан двух товарищей приметил и больше не придирался.
— Послушай, ты долго будешь сходить с ума с этим лафетом?
— Господин ефрейтор, поскольку мне больше нечем заняться, я занимаюсь чисткой орудия. Не надо?
— Надо. Продолжайте, Антонеску. «Бесполезно, — вздохнул Ральф. — Пусть лучше этот кретин чистит лафет, чем лезет к мирным жителям и стреляет по пустым банкам на заборах».
В девять вечера произошла смена караула. Ральф отправился «домой». У расположенной на краю деревни хаты курил самокрутку местный паренек лет двенадцати, не старше. На Ральфа глянул мельком, опустил глаза.
«Знает, что скоро уходим», — подумал Ральф и ускорил шаг.
Антонеску, вышагивающий рядом, направил на паренька винтовку, сказал: «Пух-пух» и засмеялся. Весело.
— Ванька, давай домой быстро, куришь опять, охломон? Так бы убила черта!..
Паренек бросил самокрутку под ноги и заспешил в хату, повинуясь приказу матери…
Где-то, километрах в двадцати, грохотала артиллерия — линия фронта перемещалась все дальше от Москвы и ближе к Хизне.
Зигфрид был в доме. Пил чай и курил сигарету. В углу, под образами, валялись китель, сапоги и толстые шерстяные носки. Сверху был аккуратно положен автомат. Входя в хату, Ральф сильно ударился лбом о притолоку. Это происходило через раз, и лоб Ральфа уже привык к подобным неожиданностям. Ефрейтор даже не поморщился.
Не глядя на Мюллера, Зигфрид проговорил:
— Меня этот дверной проем уже давно выводит из себя. Наверное, моя голова стала в два раза больше с тех пор, как мы сюда притащились… Слышал, что в соседней деревне эйнзатцкоманда многих жителей в колодец покидала и гранатами забросала… Говорят, что так было.
— Как это возможно? Всех жителей… — Ральф опешил. — Они все были партизанами?
— Ну, Ральф, это же СС. А русские стреляют потом в нас в огородах. Ничего удивительного.
— Скорее бы все кончилось. Скорее бы… Домой хочу, отсюда из этой страны. Да… Не знаю, какими мы будем дома, а, как ты думаешь? Все будет как прежде, Зигфрид?
Зигфрид отхлебнул чай, сморщился:
— Горячий… И невкусный. Да, Ральф, все будет, как прежде. Но мне кажется, домой мы с тобой вернемся нескоро или не вернемся вообще. Пора к этому привыкнуть.
— Прекрати, Зигфрид. Ничего нельзя спросить, — Ральф окончательно расстроился и, усевшись на перину у печи, уставился в стену.
— Мюллер, ты не заводись, ты послушай: мне возвращаться некуда. Я только в Лигурии себя человеком почувствовал, впервые в жизни, тебе это понятно?! Нет, я не завидую твоей благополучной семье… Но у меня до Италии была не жизнь, а… собачья жизнь у меня была. Почти как сейчас. Только водки было меньше и стрелять не из чего, когда припрет. Тебе есть к чему стремиться, есть что помнить… А я просто буду плыть по течению и будь что будет.
— Что будет сегодня в одиннадцать, у капитана?
— Вылазка, разведка, не знаю. А по мне так все одно лучше идти, чем ждать, пока партизан через трубу гранату швырнет тебе в койку. Хоть с этим ты согласен?
— С этим я согласен. Вчера обстреляли караул из леса. По-моему, кто-то из деревни снабжает партизан едой. Раньше такого не было. Чувствуют, что нам скоро уходить.
— Наверняка. Раньше-то, помнишь, староста приводил к гауптману женщин, которые просили охраны от партизан ночью. Жаловались, что те приходят и все забирают без спросу.
— Мы тоже не спрашиваем.
— Сравнил! Мы ведь оккупационная часть. Имеем право. А те, лесные тролли — свои, все-таки. — Зигфрид замолчал, но через минуту оживился. — Ты не читал газету сегодня? Привезли почти свежую «Франкфуртер цайтунг». Смотри, что пишут… Так… тут про то, что противник двинул против наших тяжелые танки Т-28… А, вот! Слушай: «Подтянутые для борьбы с танками 50-миллиметровые орудия не причиняли «краснозвездным черепахам» никакого вреда». Ты слышишь, «краснозвездным черепахам»! Я бы так никогда не написал. Ладно, дальше: «Тогда к танкам сзади подбегали отчаянные парни с бутылками, обливали их бензином и поджигали выстрелом из ракетницы». И вот еще, мое любимое место: «Один из командиров забрался на танк, разбил топором пулемет, так, что тот не смог больше стрелять, выстрелил из пистолета в смотровую щель, а потом поджег танк». Вот это жизнь, Ральф, не то что здесь в деревне! Какое-то сплошное геройство… Интересно, этим историям верит хоть кто-нибудь?