Немец

Костин Юрий Алексеевич

— Господа, — Шерхорн развел руками, — я не собираюсь ничего утверждать. Это всего лишь версия, и я готов ею с вами поделиться.

— Отчего такая откровенность? — поинтересовался Александр Валентинович.

Шерхорн выпил воды. Погоний смотрел на допрашиваемого… нет, не с жалостью — не пристало сотруднику ФСБ жалеть бывшего эсэсовца, пускай и гражданского, в преступлениях не замеченного. Скорее всего, это было нечто другое. Повернутые внутрь ступни ног, голова, слегка трясущаяся, видимо, от волнения, руки, нервно сжимающие края табурета — все это укрепляло убеждение в полной бесполезности дальнейшего общения с жалким стариком и желание поскорее избавиться от странного подопечного.

Помолчав немного, Шерхорн вновь заговорил:

— Откровенность? Это все я делаю в надежде, что, выслушав мою историю, вы поймете, что я вам больше не нужен… Какая вам от меня польза? Я старый человек и совсем не хочу закончить жизнь на нарах. Как у вас на профессиональном жаргоне называется Лефортовская тюрьма?

— «У Франца», — машинально ответил Карен Федорович.

Александр Валентинович усмехнулся.

— Вы понимаете меня? — Шерхорн поочередно заглядывал в глаза своим собеседникам. — Что было, то прошло. Груз пропал, цель жизни потеряна. Дайте спокойно умереть дома, а не… «у Франца». Пусть не в богатстве, но дома. Прошу вас. Да и вам, насколько я понимаю, проще меня отпустить, чем объяснять всему вашему миру, что произошло.

Погоний обменялся взглядом с Александром Валентиновичем. Тот пожал плечами. Погоний кивнул и снял трубку телефона:

— Олег, уведите задержанного, — приказал он. — Пускай подождет где-нибудь недалеко. Глаз с него не спускайте.

— Скажите, — спросил Александр Валентинович у Шерхорна, когда дежурный офицер уже вошел в кабинет, — в Мюнхене, в аэропорту, Антона Ушакова арестовывала полиция. Не ваших рук дело?

— Это часть плана, который, в итоге, не увенчался успехом. Тем не менее, готов просить у него прощения за доставленные неудобства. Сейчас любой может сыграть с пассажиром злую шутку — все боятся террористов. Анонимный звонок — и вы опоздали на самолет.

— Ну, и что делать с этим фруктом? — спросил Погоний, лишь только закрылась дверь.

— Лучший вариант, конечно, расстрелять, чтобы место не занимал в изоляторе, — пошутил Александр Валентинович.

— Дурацкая шутка, Саш, а мне сейчас не до смеха.

— Раз тебе не до смеха, пошли, поедим пирожков. И я тебе кое-что расскажу.

— Ладно, пойдем.

Старые друзья вошли в живой памятник советскому общепиту — знаменитую на всю страну «Пирожковую» на углу Рождественки и Варсонофьевского переулка. Все здесь напоминало «славное советское прошлое» — и алюминиевые многолитровые чаны с «кофе» и куриным бульоном, и пирожки с любимыми с детства начинками, и работницы «пункта питания». Даже цены вызывали удивление всякий раз, когда оказывалось, даже спустя полтора десятка лет с начала перестройки полноценный обед стоил как две поездки в метро… Даже думские и кремлевские буфеты не могли похвастаться такой дешевизной, а уж о низких ценах в этих учреждениях во все времена ходили легенды.

— Удивительно, Саш, — говорил, морщась, Погоний. — Как мы это вообще могли пить каждый день? Это же не кофе, а хрень какая-то…

— А чего же ты его пьешь? — спросил Александр Валентинович, разламывая пополам пирожок, чтобы удостовериться, что внутри нет капусты. Капусту он с детства терпеть не мог. — Елки-палки, с капустой. Будешь?

— Пью, потому что нравится, — признался Карен Федорович. — Молодость вспоминаю. Этот чудовищный кофе — вкус моей молодости.

— Образно говоришь, Карен, образно. Александр Валентинович огляделся по сторонам и с несвойственным его характеру видом школьника, принявшего твердое решение нашкодить, достал из кармана фляжку и незаметно для окружающих быстро разлил содержимое по двум пустым граненым стаканам.

— Ты что, Сашка, с ума сошел? Увидят! — Карен Федорович бросил взгляд на прилавок, где выстроилась небольшая очередь. — Тут же нельзя со своим приходить!

— Мне прямо смешно на вас глядеть, Карен Федорович, — веселился Александр Валентинович. — Вы же подполковник ФСБ. Причем, действующий подполковник, при исполнении. Да кто вам, тем более, в наше золотое время, хоть слово скажет?

— Хорош издеваться-то, а? Ты что, думаешь, я тут «ксивой» начну размахивать и кричать: «Спокойно, товарищи, я сотрудник ФСБ и мне по служебной необходимости предписано распивать водку исподтишка!»

Александр Валентинович рассмеялся и поднял свой стакан. Погоний сдался, и они выпили.

— Слушай, Саш, с этим Шерхорном… — начал было Погоний.

— Карен, ты сам знаешь, что с ним делать. Тебе оно надо?

Погоний покачал головой.

— Ну и все. Пусть катится к себе… Так вот, пока мы соображаем, рассказываю про Копье Судьбы.

— Место мы для этого выбрали, конечно…

— А что? Мы же не в Вашингтоне, ты не из ФБР. Это Россия. В наше время агентам встречи назначали в пельменных и на спектаклях в Театре юного зрителя. И ничего, страна жила, пока не приняли решение сдать ее врагу.

— Началось…

— Все, извини, давай про реликвии. За последние дни я изучил три тонны архивных материалов, прочитал с десяток книг, пообщался с одним археологом из Армении, в общем, время провел с пользой.

— Из Армении? — удивился Погоний.

— Да, да, про это после! Гляди, что получается. Настоящее Копье Судьбы, то самое, которым по легенде центурион Лонгин заколол распятого Христа, никогда не принадлежало Гитлеру, а сотни лет хранилось на Кавказе, который впоследствии стал частью СССР. Рейхсфюрер знал, чего стоит это копье на самом деле, и все же приказал сделать десяток копий с венского копья и почитал их как истинные святыни…

— Минуточку, а что же тогда нашел фюрер? — спросил Карен Федорович.

— Я считаю, это было копье Святого Маврикия… — в свойственной ему непринужденной манере уверенного в своей правоте человека ответил Александр Валентинович. — Ведь, если по порядку, то дело было так: Христа распяли солдаты Рима под предводительством Лонгина, командира, отличавшегося высоким ростом — отсюда и имя… Даже по-английски, «long» переводится на русский как…

— «Длинный», я знаю! Что дальше-то?

— Пронзив Спасителя копьем, а после став свидетелем редкого явления — полного солнечного затмения — Лонгин уверился в том, что на Голгофе был истинный сын Божий, и стал проповедовать христианство. Копье же, равно как и части креста и гвозди, стали христианскими реликвиями.

Но пришло время, и Рим пал. О копье несколько столетий не было никакой информации. То ли оно исчезло в веках, то ли его хранили в одном из христианских монастырей, но упоминается оно вновь уже в X веке, при германском императоре Оттоне Великом. Отгон Великий брал копье в военные походы и побеждал врагов. Однако реликвия эта была известна как копье Святого Маврикия, христианского мученика, который, по преданию, перед гибелью метнул свое копье. Оно, описав в воздухе траекторию, похожую на крест, поразило командира «спецгруппы», пришедшей арестовать Маврикия за христианские проповеди. Но со временем это копье стали называть Копьем Лонгина, Копьем Судьбы, Святым Копьем, но уже не Копьем Святого Маврикия… Эта путаница продолжается по сей день, и неизвестно, где же на самом деле находится подлинное оружие знаменитого римского солдата.