Немец
Шрифт:
— Значит, не зря мы все затеяли — хотя бы бандита помогли взять. Ты к тете Кате, в смысле, к Екатерине Михайловне не заходил? Проведай при случае.
— Слушай, я тебе перезвоню еще сегодня или завтра. Хочу набрать дяде Саше.
— Привет ему. Давай, до связи, не шали там.
— До связи. Шалить не буду.
Антон улыбнулся, поискал в телефонной книжке номер дяди Саши.
— Александр Валентинович, здравия желаю!
— Привет, привет, — отозвался тот. — Ну, как там заграница поживает? Загнивает?
— Разумеется. Настолько, что нет сил отсюда уехать.
—
— Знаю, наблюдал ваши возможности. А правда, дядь Саш, я же все понимаю. Пусть сейчас это австрийские Альпы, а завтра будет Мюнхен или сад Тюильри в Париже — все это прекрасно, но это другой мир, в котором все не так, как у нас, то есть все, как у людей. Живет он по законам и правилам, к которым мы можем приспособиться, но никогда не сумеем принять… В этом беда наша, наказание. Наша земля держит и не отпускает.
— С чего такая меланхолия вдруг?
— Пейзаж навеял.
— Значит, скоро пройдет. И запомни: «Не бегству вверяй свое спасение, но перемене нравов».
— Кто это сказал?
— Иоанн Златоуст. Задолго до нашего с тобой рождения, а также основания Москвы, Воронежа и твоего любимого Мюнхена. Ладно, бывай здоров, если что — звони. Тебе, кстати, от Карена привет.
— Ему тоже передайте. Увидимся!
…Вдоволь насладившись видами озера и Альп, Антон спустился в лобби отеля. Отсюда был прямой выход к Мильштаттерзее. Дорожка, что вилась по еще зеленой лужайке, привела его к озеру. Солнце садилось, был полный штиль. Невзирая на прохладу, Антон, умиротворенный, почти счастливый, целый час простоял на берегу.
Сегодня вечером он увидится с Ритой. Вот бы еще встретиться с Ральфом… Странное дело, но в свои сорок лет он приобрел друга, настоящего, надежного, интересного. В какой-то момент Ральф перестал быть для Антона «немцем Ральфом», а стал просто другом.
Да… сегодня свидание с Ритой. Антон уже не раз представлял себе их встречу, и счастье теплом накрывало душу. Сердце трепетало, как у восемнадцатилетнего. Любовь возвращала Антона к настоящей жизни, которую он чуть было не растерял в нескончаемой рутине. Он верил, чувствовал, что Рита — это навсегда. И впервые в жизни слово «навсегда» не пугало, не настораживало и не вызывало сомнений. Он знал теперь, что у него есть шанс изменить свою жизнь. Наблюдая, как солнце исчезает за горными хребтами, Антону было легко не думать о том, любит ли его Рита и как может сложиться их общая жизнь. Он просто ждал вечера. И вечер наступил.
Они договорились встретиться в его гостинице, за ужином в ресторане. Рита пришла ровно в семь часов. Антон заблаговременно спустился в лобби и с показным интересом разглядывал старинное фото отеля, когда она его окликнула.
Они сидели в одном из залов ресторана, где через широкие окна открывался вид на озеро Мильштатт. Администратор, а по совместительству местный соме-лье с гренадерской выправкой и гордым нравом швейцара из московского «Националя» времен СССР, недолго думая, порекомендовал им самое дорогое вино, и Антон с улыбкой сообщил, что всецело доверяет его вкусу. Несмотря
Тот, в свою очередь, не переставая удивляться поворотам судьбы, глаз не сводил с Риты. В этот вечер она показалась ему еще очаровательней, чем во время их первого свидания в Мюнхене и встречи в аэропорту. Он волновался, но волнение было приятным, долгожданным.
— Расскажи, что ты делаешь в этом городе? — спросил Антон, разглядывая бокал с вином.
— Тебе не будет интересно, — ответила Рита, махнув рукой. — Впрочем, расскажу чуть позже. Очень хорошо, что тебе удалось вырваться. Мне обязательно нужно было тебя увидеть…
— Мне тоже очень хотелось увидеть тебя, — произнес Антон. — Знаешь, в эту самую минуту я ощущаю такое спокойствие, будто все плохое осталось навсегда в прошлом. Мне даже иногда кажется, что я сплю. Причем, просыпаться совсем не хочется.
— Антон, я должна тебе сказать… То, что было в Мюнхене… В общем, со мной до тебя такого не случалось. Я повела себя слишком спонтанно, мне кажется, тебя это могло насторожить.
— Что ты имеешь в виду?
— Это трудно объяснить. Послушай, давай уйдем отсюда, погуляем и поговорим.
— Давай здесь поговорим, — возразил Антон. — Тебе тут не нравится?
— Нравится, очень нравится, не в этом дело… Ну, я прошу тебя…
— Окей, разумеется, — Антон слегка растерялся, попросил счет.
В душу закралось нехорошее предчувствие.
Они прошли по набережной вдоль небольшого причала, где легкая волна нежно плескалась о борта лодочек, поднялись к главной дороге, пересекающей городок от начала до конца, до стен старинного бенедиктинского монастыря.
— В этот час можно в монастыре гулять? — спросил Антон.
— Конечно, — ответила Рита. — Как раз сейчас там тихо и, должно быть, никого нет. Ведь уже почти десять часов вечера. Пойдем!
Они перешли дорогу, проследовали через низенькую арку и оказались на территории монастыря. Первое, что увидел Антон, — металлические фигурки козлят. Подобно этим странным скульптурам, все здесь было неподвижным. Казалось, время остановилось, и не было за воротами обители суетливого мира. Посреди монастырского двора рос огромный дуб. На лавке, ожерельем опоясывающей старинное дерево, мирно спала белая кошка.
Пройдя через древнюю галерею, заложенную, как гласила надпись на мраморной доске, аж в 780 году, Рита и Антон оказались на Площади Иезуитов, перед воротами, ведущими к монастырской церкви. Ее живописные башни всегда были главным символом Мильштатта.
Справа от ворот находилась ниша, которая привлекла внимание Антона. В ней разместились две мемориальные доски, а над ними были начертаны годы двух мировых войн: 1914–1918 и 1939–1945. Венчала композицию картина, изображающая Иисуса в розовом хитоне, склоняющего голову над умирающим солдатом. В этой картине одновременно было столько скорби, боли, всепрощения и надежды, что Антон остановился как вкопанный, не в силах оторвать от нее взгляда.