Немец
Шрифт:
— А в вашем доме германские солдаты жили? — осторожно поинтересовался Ганс Мюллер у дяди Коли.
— Жили, только не в этом доме, конечно. Этот я сам построил недавно. А вот тут, рядом, у сарайчика, был наш дом. Здесь у нас на постое два немца были. А в соседнем австрийцы жили. У Ивана Никитича четыре «смены» было: немцы, венгры и уж после румыны, по-моему, из национальных частей…
— Не, не румыны, чехи были, из чешской дивизии, — поправил дядю Колю Иван Никитич. — Один шебутной такой, все торговал с матерью. Бывало, пойдет по деревне, у кого-нибудь выменяет платок или кусок сала, а у нас за это просит сувенир. Видать, на родине-то купцом был.
— Вы знаете, — с волнением произнес Ганс, — для нас эта война — позор. Что делало СС, мы узнали только потом. Но, все равно… Правда, и нам досталось. Союзники Мюнхен разбомбили, в городе живого места не было. Пожары, пожары, а на дорогах дети голодные в слезах, коляски разбитые. Наши убитые по обочинам, никто не убирает…
— Мы все понимаем, господин Мюллер, — вступил в разговор дипломатичный Антон. — Иначе разве сидели бы тут вместе с вами за одним столом?
— Да, правда, — вздохнул Ганс. — Просто я хотел сказать… В общем, нечего тут говорить. Мой брат Ральф служил здесь, в этих краях, и я не знаю, как он воевал, убивал или нет.
— Война… — вздохнул дядя Коля. — Я тоже воевал, и немцев убивал, конечно. По-разному было. Отец погиб в первые дни войны… Врага жалеть было не принято. Для нас враги вроде как и не люди были. Тут неподалеку, у Победы, раньше эта деревня Плетни была, зимой 1941 года самолет немецкий упал. Не помню только какой, «Хейнкель» вроде. Так вот, мы с мальчишками прибежали, куртку с летчика сняли, сапоги. Сейчас я даже представить себе не могу, как мы не подумали тогда, что вот он, лежит перед нами, убитый человек. Для нас это были инопланетяне какие-то, совсем чужие существа, как куклы. Кто-то в него из винтовки пальнул, в мертвого уже. Для баловства. С возрастом, конечно, стали больше понимать…
— Дядя Коля, но ведь здесь, в деревне, вроде бы никого не расстреливали, не вешали. Немцы вели себя нормально, ты же рассказывал?
— Нормально-то, нормально, — отозвался дядя Ваня, — но по головке не гладили. Да и солдат расстреляли тогда около сельсовета. А Кольку-то тоже хотели расстрелять. Ты расскажи им!
Дядя Коля протестующее махнул на Никитича рукой, предложил гостям еще выпить, но после, все-таки, заговорил:
— Вообще-то, Никитич прав, есть что рассказать. Ведь спас меня один немец, пожалел… Я винтовку нашел там, у леса, в окопах, ну и прятал ее в огороде. А патроны, дурак, дома решил схоронить. Немцы их и нашли…
— Коль, да это ж не та история, ты про гусей своих расскажи!
— А чем тебе эта история не та?
— Я ее в первый раз слышу.
— А я ее в первый раз и рассказываю. Так вот, немец, из тех, что дома стояли, говорит мне, дескать, тебе, парень, капут, и проводит так ладонью у шеи. За оружие у них было строго — расстрел. Приезжали какие-то, скорее всего, эсэсовцы, и стреляли. Хотя, могли и солдаты расстрелять, если никого поблизости не было. Или полицаи. Наши.
— Скорее всего, это зондеркоманды были, дядя Коля, — подсказал до сей минуты молчавший внук Ивана Никитича, приехавший с родителями погостить в деревне на майские праздники.
— Ну, тебе лучше знать, — для виду согласился, улыбнувшись, дядя Коля. — Ну и вот, так мол и так, говорит немец, сейчас тебя «пух-пух», расстреляют, дурак ты этакий. И, гляжу, берет патроны и кладет себе в карман. Я смекнул: что-то не так, ведь если патроны у него в кармане, то я могу и не признаться, что в перине их запрятал. А он так мне говорит: «алеc», то есть, все, свободен. И как даст пинка под зад, да со всей силы! Немец был, как сейчас помню, здоровый, о притолоку все время бился. Застрелили его, когда наши зимой в деревню ворвались или партизаны убили — этого я точно не знаю. Помню только, что привезли как-то из лесу на телеге два трупа и похоронили за огородами. Один из них точно этот был, потому что роста огромного.
— Так, выходит, немцы тебя два раза пожалели? — Никитич удивленно взглянул на дядю Колю.
— Выходит, так. Потому что другой, товарищ того, что патроны мои спрятал, позвал маму нашу как-то утром, попросил приготовить что-нибудь. Я по-немецки чуть-чуть понимал, но виду не подал. Не хотелось фрица кормить. В Тоболи эсэсовцы всех заживо сожгли накануне, так что я такой был на них злой. Пытается немец что-то мне сказать, а я смотрю, что у пруда за моими гусями солдаты гоняются. Дальше рассказывать долго. Коротко если, я гусей отдавать не хотел, за что их командир приказал этому самому, что у матери просил покушать, расстрелять меня в ракитах. Ну, тот меня и повел. Мать завыла. Я иду, меня шатает, то ли от страха, то ли от удивления. Поставил он меня над окопчиком, а оттуда запах жуткий такой — там наши солдаты неубранные лежат. И кричит мне: «Ком, беги!». Я побежал. И жив остался. Пожалел меня и этот немец. Война-войной, а люди все равно везде были. Вот такая история.
— Странно, — проговорил Ганс. — Слушая ваш рассказ, Николай, я себе ясно представлял, что мой брат мог бы так поступить. Он всегда был добрый, всех кошек и собак в нашем городе подкармливал, и почти никогда не дрался.
— Чего он говорит, Антошка? — поинтересовался дядя Ваня.
— Говорит, что его брат хороший был, добрый, не дрался никогда…
— А… так солдат не на ферме выращивают. Все они добрые-то поначалу. А потом, глядишь, начинают озорничать… Ты не переводи ему, это я так, что-то накатывает.
— Кто же теперь поймет, — отозвался дядя Коля. — Ваш это был брат или кто другой? Ни лиц, ни имен их я уже не помню. Того, большого, вроде звали Герхард… Точно, Герхард. Слышал, когда они между собой общались. А имя другого забыл. Их у нас в деревне стояло человек сто. И всех мы, извините, называли «фрицами». При этом, нас они звали не иначе как «Иванами». Тоже всех.
Глубоко заполночь, когда необычайно теплый для этого времени ветерок доносил с огорода ароматы первых трав и разгонял стайки проснувшихся мошек, Ральф и Антон любовались русским звездным небом. В здешних краях, при полной темноте (в деревне тьма была кромешная, фонари не горели, а вкручивать в них лампы было неразумно — они исчезали в одночасье),
Млечный путь пролегал по небосводу нереально плотной тюлью из звезд.
— Milky way, — сказал Ральф.
— Млечный путь, точно, — отозвался Антон. — Нигде ничего подобного я не видел.
— Да, в этой местности звезды совсем не такие, как у нас в Баварии. Тут они словно дальше от земли, но при этом их больше. Я еще в прошлый раз заметил. А вот, к примеру, над Гавайскими островами очень хорошо виден Пояс Ориона. Тоже очень красиво.
— Ты отдыхал там?
— Да, и не раз. На Биг Айленде, самом большом острове. Чудесное место. Рекомендую. Идеально подходит для медового месяца.