Немецкая карта
Шрифт:
Король Улаф V пригласил всех на обед. После обычной непринужденной беседы за коктейлем ко мне подошел главнокомандующий объединенными военными силами НАТО и сказал: «Генерал Комосса, наследный принц Харальд хотел бы с вами познакомиться и просит, чтобы вы сели слева от него, сам он будет сидеть напротив его величества короля Улафа. Наследный принц интересуется вашими танками «Леопард», а вы ведь были командиром танковой бригады, не так ли?»
Я уже многое в жизни пережил, и на войне, и в бундесвере, но на такой поворот событий я никак не рассчитывал. Наследный принц Харальд был самым обычным человеком, какого только можно себе представить. Он проявил себя как человек, разбирающийся в военной области, и знал, что танки «Леопард» не имели конкурентов во всем мире благодаря своему сочетанию огневой мощи, ходовых характеристик и брони. Ни русские, ни американцы не могли на тот момент предложить вооружение такого же уровня. За обедом произошел профессиональный обмен мнениями двух солдат, у которых были общие интересы, а именно — боевые танки и их боевые возможности; остальную часть разговора, думаю, описывать не стоит. Я был очень рад такому знакомству с королевским домом Норвегии. Это было совсем не так, как с какими–нибудь немецкими политиками, которые чаще всего смотрели на солдат свысока.
Искусство в министерстве обороны
Изменения в политической верхушке министерства обороны вскоре были использованы некоторыми «деятелями искусства», которые до этого не смогли столь успешно заявить о себе. Было известно, что Хельмут Шмидт очень любил музыку, а вот к изобразительному искусству — живописи и скульптуре — относился неоднозначно. Любовь к музыке была одним из увлечений, которое лично связывало Хельмута Шмидта с генералом Ульрихом де Мезьером. Позже они оба устраивали музыкальные вечера, которые с нескрываемым удовольствием посещали многие гости.
Когда у меня однажды появилась причина обратить внимание генерала на тот факт, что министр повел себя не совсем правильно в отношении него, генерал выпрямился, сидя за своим столом, серьезно посмотрел на меня и сказал: «Но, господин Комосса, такого не может быть. Нет! Министр ведь человек искусства».Что именно думал генерал в этот момент, можно было выразить одним лишь словом: невозможно! Тем не менее это, как и многое другое в министерстве обороны, было возможно. Министр не соврал своему генералу, но и не сказал всю правду.
Во главе министерства был коллегиальный орган, состоящий, как было известно, из министра, трех или четырех статс- секретарей и генерального инспектора. Этот орган был мозгом министерства. Здесь составлялись планы и здесь принимались решения.
На один уровень ниже находилось собрание руководителей отдела, которое собиралось регулярно по понедельникам и в которое входили все руководители отделов или их заместители. В их задачу входило информирование политической верхушки о действиях военных сил.
Эти собрания были крайне интересными. Министр использовал их прежде всего для подготовки к принятию решения. Так как заседания начинались в 9 утра по понедельникам, что для министра было очень рано, вначале обсуждались только незначительные пункты повестки дня. Важные решения подготавливались, а принимались только в присутствии министра, а это, как правило, было поздним вечером. Министр Шмидт был настоящей совой.
Но это вовсе не означает, что министр использовал заседание, длившееся несколько часов, для собственных целей, как в 2005 г. однажды сделал министр внутренних дел Германии Отто Шили. В основном министр назначал заседания, на которых решались вопросы о занятии ключевых постов бундесвера и в итоге принимались решения, на 10 часов вечера. Конечно, этим утверждением я не преследую никаких определенных целей, я просто хочу честно рассказать, как в то время обстояли дела в министерстве обороны при Хельмуте Шмидте.
Эти личные совещания начинались, как я уже говорил, около 10 часов вечера и, как правило, заканчивались не раньше часа ночи. К полуночи внимание генералов уже было рассеянным, в то время как министр, казалось, становился все бодрее и бодрее. Иногда получалось так, что по–настоящему важные решения, такие, как занятие ключевых военных постов, принимались ближе к концу заседания. Иногда случалось и так, что к этому времени генералы уже довольно сильно уставали и ограничивались краткими изречениями. Министр Шмидт, напротив, с наслаждением потягивал ментоловую сигарету и с удовлетворением констатировал согласие всех присутствующих.
«Хельмут Шмидт — человек искусства», — в свое время сказал генеральный инспектор. Действительно. «Человек искусства такого бы не сделал». Так что же такого он все–таки не сделал? Коллегия, о которой говорилось выше, принимала действительно важные решения. Она собиралась втайне. Однажды я не был уверен, в какое время должно начаться заседание. Я зашел в приемную министра и спросил его секретаршу Лизелотту Шмарсоу о времени начала. «В девять часов, — сказала она, — или нет, подождите, в десять тридцать В девять собирается малая коллегия». Конечно, это навело меня на некоторые раздумья. До сих пор генеральный инспектор считал, что он был таким же членом собрания, как министр и его статс–секретари. О существовании «малой коллегии» до этого он даже не подозревал. Тем не менее, когда я ему рассказал об этом, он выдал важное замечание: «Но ведь министр человек искусства. А люди искусства, как давно известно, не бывают лгунами».
Я не знаю, узнал ли генеральный инспектор от кого–либо другого, что и искусствоведы не всегда говорят правду. Я не хотел и дальше портить ту почти идеальную картину, которую генералу обрисовывал его министр. Репутация министра как уникального человека и личности не должна была быть испорчена в представлении генерала. Кроме того, искренние человеческие отношения между генералом и его министром не должны были дать трещину. И я говорю здесь об этом совершенно серьезно. Министр не врал генеральному инспектору, он просто порой говорил ему не все, что знал. Как однажды сказал церковный учитель Фома Аквинский: «Порой если о чем–то умолчать — это будет менее болезненно, чем сказать всю правду».
Адъютант–спичрайтер
Поручения адъютанта генерального инспектора бундесвера были всегда разнообразными и во всех отношениях интересными. Хоть эта должность и не была включена в устав, адъютант по праву считался правой рукой своего начальника. Он принимал участие во всех важных обсуждениях, которые вел генеральный инспектор. При этом не играло никакой роли, была ли эта встреча с инспектором какого–либо вида вооруженных сил или с министром. Адъютант занимался подготовкой таких встреч, участвовал в них и вел запись.
При каждом визите какого–либо иностранного начальника генерального штаба независимо от того, являлась ли эта страна членом НАТО или нет, на встрече присутствовал адъютант, вел запись и в качестве первого офицера обсуждал результаты встречи со своим начальником. Как говорили в НАТО, он был «note–taker», или стенографист.
Генеральные инспекторы Германии, которым я имел честь служить, как люди особо не отличались друг от друга. Первым был генерал Хайнц Треттнер, которому я служил, когда тот не был еще генеральным инспектором, а еще занимал пост инспектора Первого корпуса в Мюнстере. Треттнер был, как я уже говорил, общевойсковым командиром. Он был одним из основателей и создателей немецких парашютно–десантных войск, вместе с которыми он высадился в тыл врага в Роттердаме, а позже на острове Крит.