Немецкая карта
Шрифт:
Национальный характер различных народов — предмет частых размышлений. Но занятие это довольно рискованное. Вот напористо грубоватые американцы, в которых русские, и не только они, видят успешных дельцов, способных на любую пакость и на любой успех. А вот русские, которых все еще продолжают считать унылыми, сентиментальными и жестокими. («Остерегайся, советую тебе, русского, обнимая его. Он так прижмет тебя к сердцу, что из тебя весь дух выйдет. А если он тебе немного позволит вздохнуть, то ты будешь делать все, что он пожелает».) Я думаю, что самый национально определенный характер у англичан. Они не ленивы, они — «lazy», не высокомерны, но полны британского достоинства. Они живут в стране, которую именуют не просто Англией, или, как принято в НАТО, Соединенным Королевством, а всего–навсего Великобританией. Помню, однажды я
Он просверлил меня таким взглядом, что я испуганно спросил его, не произнес ли я нечто непристойное? Его лордство ответствовал: «О нет, — мы говорим очень просто, simply, Great Britain. Очень просто — Великая Британия».
Но не будем отвлекаться от вопроса о национальном характере. Вот австрийцы, народ совсем особый. Им следует поставить в особую заслугу, что они в своей истории воевали меньше, чем англичане или французы. Как говорится, они, к счастью, поняли, что лучше заключать браки, тогда как другие народы занимались драками. Felix Austria! В советском плену австрийские солдаты попробовали, размахивая красно- бело–красным флагом, добиться более раннего, чем немцы, возвращения домой. Но русские не отличали австрийцев от немцев. Да и как это было возможно, если русские, особенно в подпитии, все время громко приказывали оркестрику из военнопленных играть немецкие вальсы, такие как «Венская кровь» и «На прекрасном голубом Дунае». Да, русские и в самом деле очень ценили немецкие вальсы. А те из них, кто нес службу во время оккупации в советском секторе Вены или в Зальцбурге, непременно щелкают языком, и лица их просветляются. Как видно, образ жизни венцев не оставляет равнодушными другие народы.
В круг должностных обязанностей начальника разведки, естественно, входило сотрудничество с союзническими и дружественными народами. Не иначе обстояло дело и с Австрией, несмотря на то что эта прекрасная, роскошная, благословенная страна и приняла статус нейтралитета на все времена. Впрочем, нейтралитет этот продержался не слишком долго. Требовалось особое искусство сотрудничества разведслужб, чтобы ни у кого и мысли не могло зародиться, что немецкая и австрийская контрразведки обмениваются информацией.
Справедливости ради следует отметить, что это совсем иное дело, чем совместная работа немецкой и британской спецслужб. Как только речь заходила о делах разведки, англичане, совершенно не понимая, о чем речь, устремляли взоры куда–то в простирающийся ландшафт. О! А что, в самом деле существуют британские разведслужбы?
У австрийцев все было не так. У Австрии была компактная разведка во главе с генералом, который все знал, все умел и ничего не рассказывал. Так мой первый официальный визит к австрийскому партнеру оказался исключительно приятным. Я намеревался обсудить как можно больше проблем, для чего и изготовил целый ворох записочек для памяти. Но мой австрийский коллега сразу же после приветствия предложил использовать мои три дня для знакомства с Веной. Может быть, память мне изменяет, но мне кажется, что я тогда так и не нашел время для обсуждения профессиональных вопросов.
Было общеизвестно, что МАД не вела оперативной работы в Австрии, не имела на это права, а когда однажды такое все же случилось, она немедленно принесла свои извинения за эту оплошность. Вечер первого дня моей командировки завершился поздно за распитием молодого вина.
Столько нужно было увидеть и столько деликатесов перепробовать! Конечно, мясное ассорти на вертеле от Захера, и знаменитые захеровские пирожные, и много всего прочего, вкусного и замечательного. А придворная испанская школа верховой езды! А дворец Шёнбрунн, а парламент! Ну как, позвольте вас спросить, при такой программе можно выкроить время для серьезных разговоров о разведывательных операциях? Сами эти операции отошли куда–то на задний план, в далекое прошлое… Но впечатление о невероятно симпатичном народе навсегда запало в душу официального визитера. О ты, счастливая Австрия!
Усаживаясь по завершении командировки в свою служебную машину и прощаясь с генералом Б., я твердо знал, что в Вене у меня появился очень симпатичный друг. Наши последующие встречи были примерно в том же роде, став по- дружески непритязательной повседневностью. А когда однажды оперативное сотрудничество столкнулось с трудностями, то и это прошло без сучка, без задоринки, незамеченным средствами массовой информации. Мы обменялись нашими секретными телефонами и псевдонимами, так что достаточно было звонка для выяснения важных для операции вещей. Если на свет выплывала все же какая–то секретная операция,то мы торжественно заявляли, что едва знакомы друг с другом. Если же это была односторонняя операция, — что всегда может случиться — то она проводилась без ведома руководителей, и они немедленно приносили свои извинения за своеволие подчиненных.
Немецкая карта
После Байройта я дважды побывал в Зальцбурге. Может быть, чтобы восстановить душевное равновесие после вагнеровского фестиваля? Меня влекла туда опера Моцарта «Все они таковы». Сначала несколько отпускных дней я вместе с семьей провел на берегу озера Вагингер. А затем провел уик–энд у моего приятеля Р. во Фрайлассинге, с тем чтобы оттуда отправиться на машине в Зальцбург. Отправились мы на двух машинах, впереди Р., за ним, несколько отставая, я. Зальцбург — это всем впечатлениям впечатление! Чего стоит постановка оперы Моцарта под открытым небом, в потрясающих естественных кулисах! Но не менее ярко и навсегда в моей памяти останется поездка в автомобиле через Гуггенталь на гору Гайсберг. Горы производили колоссальное впечатление своим мощным величием и красотой, тем не менее эта поездка осталась в памяти сына равнин сплошным кошмаром. До нее я немало поездил по Австрии, через ее горы и долы, мимо отвесных скал; много раз любовался я по пути из Зеефельда к Мезерскому озеру видом на Цирль и лежащий за ним Инсбрук, но поездка на Гайсберг оказалась тем еще приключением. Крутейший подъем, все время у самой правой кромки дороги. Но когда я наконец оказался там, на самой вершине, и окидывал взглядом раскинувшийся подо мной город, я позабыл все муки пути и мог только благодарить Господа за наслаждение этой панорамой, за этот миг.
Поездка в Зальцбург имела и еще одну цель. Мой приятель Р. организовал встречу с одним, как он сказал, старым русским приятелем. Его зовут Грегор, и он имеет отношение к советскому посольству в Вене. Или консульству? Он этого точно не знает. Не может он мне и определенно сказать, чем он там занимается. Может быть, он имеет отношение к экономике. А может быть, и к культуре, он необыкновенно интересуется австрийской культурой, постоянно бывает на зальцбургских фестивалях и превосходно владеет немецким. Ладно, посмотрим. Если русский дипломат интересуется культурой, то скорее всего сфера его подлинных интересов должна лежать достаточно далеко от нее. В ресторане при первом же взгляде на «старого знакомого из Фрайлассинга» выяснилось, что это скорее мой старый друг, чем Р.
Грегору не было нужды показывать свой паспорт, так как он наверняка был на чужое имя, как и мой собственный, если я по делам службы находился в Австрии. За несколько лет до этого Грегор был не Грегором, а Олегом К., и, как помнит благосклонный читатель, гостил он у меня в Гельзенкирхене. И Олег К. не был дезертировавшим из Советской армии капитаном, а ко времени нашей встречи в Зальцбурге был по меньшей мере полковником. Был ли он Олегом К., Грегором или еще кем–то? Кто это может знать? Среди моих приятелей тех лет было немало таких, чьи имена не имело смысла запоминать — они наверняка были вымышленными. И тогда, когда я впервые повстречался с этим человеком, он интересовался не столько культурой, сколько политикой. В то время он выступал в Федеративной Республике с лекциями для немцев о советском коммунизме. В войну он якобы оказался в плену у немцев и осознал всю ошибочность большевизма. Вся история показалась мне весьма странной: знакомство, затем исчезновение на годы из поля зрения и снова случайная (?) встреча, а за ней ничего.
Прощаясь, Грегор сказал: «…мы противники, но вы мне как–то симпатичны». В этой связи мне вспомнилась партия в карты с моими американскими и французскими друзьями в Мангейм—Зеккенхайме. Были ли мы друзьями? Или даже товарищами по оружию? Я никогда бы не смог пристрелить фронтового друга, ни за что на свете. А Боб Данн, тогдашний мой товарищ, думал совсем иначе. Если бы на то был приказ,то он бы меня расстрелял, не мешкая ни секунды, гак сказал он сам. И я действительно в этом не сомневался. Это стало для меня уроком, толчком к долгим размышлениям. Приказ и повиновение — вот ключевые понятия.