Немецкая любовь Севы Васильева
Шрифт:
— Говоришь, г-н Клуге отец. Уверен?
— Пишет. Вы же читали.
— Ты его не видел. Любой может назваться отцом. Сомневаюсь, что отец.
— Не пойму никак, зачем меня сюда вызвали? — вскипел Сева. За границей ни он, ни друзья не бывали, об участии КГБ в подготовке поездки даже в социалистическую страну понятия не имел. Чего от него добивались в этом учреждении, понял не сразу.
— Что-то не так в приглашении?
— Спрашиваю здесь я, уясни. Вызвали предостеречь.
Скучный тягучий разговор, во время которого собеседник неоднократно возвращался к сказанному, раздражал Севу.
— Не пугайте, все равно поеду!
— Тебя не пугают, а советуют. Разговаривали бы иначе. Незачем простому советскому парню, недавнему комсомольцу, ехать к бывшему фашисту.
Убедить Севу отказаться от поездки не удалось. Напоследок "товарищ в штатском" сказал, что разговор не окончен, в областном управлении продолжится. Действительно, вскоре пришла повестка явиться в областное управление. Там всё повторилось. Только мужчина, тоже в штатском, оказался настроен дружелюбнее к Севе. Не стращал, но и он не рекомендовал ехать неизвестно к кому.
— Хочешь увидеть заграницу? В завкоме есть путевки в Болгарию, в ту же ГДР.
Уже будучи в Германии, Сева узнал, что письмо и приглашение из Бонна он получил лишь благодаря журналистам. Ответа ждала вся пресса ФРГ, в курсе событий было немецкое посольство в Москве.
***
О своем решении поехать в Германию, встретиться с человеком, назвавшемся отцом, кроме близких друзей, Сева не собирался кому-либо рассказывать. Однако в маленьком городе секреты не держатся долго. Почтовые ли работники или кто-то из УВД поделился, на заводе вскоре узнали, что он собирается в ФРГ. Известие стало сенсацией. Стародубск город закрытый, хорошо, если нескольким человек в год удавалось посетить капиталистические страны.
Слух о поездке долетел в цех в обеденный перерыв. Уже отобедали, мужчины коротали время в домино, женщины обменивались домашними проблемами, молодежь балагурила с девчонками, и в этот момент кто-то принес новость. Её принялись бурно обсуждать.
— Похож на немца. Глаза голубые, волосы почти рыжие.
— Не рыжие, а пегие.
— Натворит делов бригадир. Хочет убить немца, что изнасиловал мать, представляешь!
— Из-за какого-то ублюдка на электрический стул? Глупости. Никого Всеволод не убьет.
— Электрический стул в Америке. В ФРГ нет смертной казни.
— Плохо ли свет повидать?
Подходили люди из соседних бригад и присоединялись к обсуждению. Появился Сева, и разговоры смолкли.
— Чего замолчали?
— Всеволод Иванович, правда, собираетесь в ФРГ? — решилась опросить одна из молодых станочниц. — Сева кивнул. — Зачем, если не секрет?
— Обменяться опытом. Посмотрю, как проклятые капиталисты загнивают, — попытался отделаться шуткой Сева. — Расскажу о нашем житье — бытье, может, кого-то сагитирую в нашу веру.
— Самого бы не сагитировали, — серьезно заметил степенный дядя Гриша.
— Там умеют! Виски, женщины, стриптиз, — насмешливо поддержал ветерана кто-то из молодых.
— Не насовсем еду. Посмотрю на отца и вернусь.
— Правда, что он изнасиловал вашу мать?
— Кто сказал такую глупость? Отец у меня русский. Попал в плен, потом концлагерь. Встретил там немку и влюбился. Про маму ему сообщили, что она погибла в оккупацию, потому и остался в Германии.
Сева повторил где-то услышанную историю. Не хотел, чтобы на заводе знали правду. Друзья промолчат, а Надя, если проболтается, не обязательно поверят.
Звонок известил конец обеденного перерыва. Заработали станки, над пролетом поплыл мостовой кран, люди стали расходиться по рабочим местам, продолжая обсуждать новость. Запустил станок и Сева.
До бывшей жены Севы, в заводское КБ, цеховые новости с опозданием принесла подружка. Усевшись на высокий табурет, рядом с кульманом Ларисы, рассказывала:
— Получил разрешение поехать, сечешь? Зачем едет, догадываешься?
— Мы не общаемся, откуда мне знать? — пожала плечами Лариса.
— Убить объявившегося папашу! — радостно, словно отгадала все цифры спортлото, — выпалила подружка,
Лариса сделала вид, её это мало волнует. Краем уха она уже слышала, что Сева, оказалось, родился от немца, изнасиловавшего мать в оккупацию. Подробностей, как и шагов, предпринятых бывшим мужем, не знала.
Подружка вскоре ушла, а Ларисе больше не работалось. Рисовала чертиков, вспоминала жизнь с мужем, предупреждения матери, отговаривавшей выходить за Севу.
— Не пара тебе. Работяга… К тому же детдомовский. Все они, знаешь, какие! — Наставляла до свадьбы мать.
— Сдать за два курса и бросить институт… Профессия не нравится — возмущалась решением мужа Лариса. — Я, думаешь, в восторге от своей? В нашем городе нет другого института. Решение Севы оставить институт и готовиться к поступлению на заочное отделение университета, — последняя капля, ускорившая их разрыв.
Сева с детства увлекался раскопками, поисками кладов, читал книги по истории, и мечтал об археологии. Но всех детдомовцев после восьмого класса отправляли в заводское техническое училище, откуда одна дорога — на завод. Добрые наставники старались привить Севе любовь к заводу, к профессии, но не преуспели. Окончил вечернюю школу, а затем, по настоянию Ларисы поступил в вечерний индустриальный институт при заводе. С мнением Ларисы он считался, она из интеллигентной семьи, в год свадьбы закончила институт. В душе, однако, продолжал мечтать об археологии.
С большими мучениями и помощью Ларисы, окончив второй курс, Сева окончательно убедился, будущая профессия не для него. Не лежит душа к технике, хотя за годы работы освоил все станки в цехе, в мастерстве не уступал опытным станочникам. Удостоен звания ударника коммунистического труда, ему поручали самую ответственную работу. У начальства и у рабочих в цехе пользовался уважением. Поставили бригадиром, все в жизни складывалось удачно, если посмотреть со стороны, а радости и удовлетворения не испытывал. Как-то даже пришла мысль, что при желании и обезьяну можно научить операциям на станке.